Она молча принудила тропинку развернуться. С легким шуршанием та скользнула в заросли и нехотя поползла по новому маршруту. Ну вот, теперь вурдалаку ни за что не учуять их дом!

Ирка представила, как он ползёт по дорожке, обнюхивая каждый камешек, как лижет землю, на которой виднеются её следы. Фу! Эти долбанутые весенние вурладаки – просто наказание какое-то! Почему-то именно в мае им неплохо сносит кукушку, они начинают шариться по кладбищам и тревожить мертвецов. Только где трупный запах почуют – сразу тут как тут. Попробуй выгони его потом!

Она двинулась дальше, волоча велосипед через кусты. А вот и их дом. В зарослях ворчит, ворочаясь с боку на бок, Одноглазый. Ирка увидела его ночным зрением: заросшее мохом и хвойными иголками жирное тело. Глаз у него давно ослеп и почти не видит, зато нюх обостряется с наступлением темноты.

Почуяв её, Одноглазый шумно задышал. Ирка ускорила шаг: если Одноглазому будет надо, от него вряд ли уйдешь. Привяжется, как банный лист, на то он и Сторож. Сразу же, как они перебрались сюда, мать заключила с ним договор. И теперь и ночи не проходит, чтобы она не предостерегала Ирку: «Не буди Сторожа. Пускай его тихо спит».

– Спи-спи, не волнуйся. Это всего лишь я, – шепнула она в темноту.

– Явилась не запылилась?

Мать уже накрывала на стол. Худая, как жердь, – дряблая старая кожа только ради приличия прикрывает кости. Острые скулы, острый, как лезвие лопаты, подбородок. Глаза – тёмные, внимательные, настороженные. Огромные, почти как сами глазницы.

Ирке всегда было жалко мать – ту постепенно и мучительно доедала старость. Особенно теперь, когда заготовок почти не осталось, нормальной еды, считай, нет, поэтому и сил взять негде. Это Ирке хорошо, она молодая. Или её сестра – Капа – та постарше, но всё равно выглядит довольно бодро. А вот мать уже едва шевелится. Без еды ей никак нельзя, всё-таки триста лет! А чем ты старше, тем усиленнее тебе нужно питаться.

– Иди, садись к столу!

Ирка села. Капа придвинула ей миску – обычная тушёнка с гречкой. «Мала ещё, – любила повторять мать, – не усвоится взрослая еда. Вот как начнёшь трупными пятнами покрываться…»

Ирка украдкой взглянула на свою руку. Озёрная вода пока помогала, но скоро и она окажется бесполезной. Эффективно лечить трупные пятна сможет лишь одно…

– Жрать хочу! – заныла Капа, уныло глядя в свою полупустую миску. – Что мы все, как неживые? Жраааать!

И она принялась в знак протеста стучать ложкой по столу.

Ирка не винила её. Капа, хоть и молода, а трупных пятен у неё выше крыши. И они только множатся, особенно если она с вечера не поест. А ещё нога отваливается и потому болит, так что даже днём Капа не может спать. Лежит на своей кровати и стонет. Примотала кое-как ногу тряпками, ну а толку-то? Всё равно та держится на честном слове. Не гнётся, не слушается. Так и таскает её за собой Капа, как уже не нужную, но дорогую сердцу вещь.

Ирка вздохнула. Может, нога и приросла бы на место, если бы Капа начала нормально питаться. Но заготовок мало – всего лишь две трёхлитровые банки. Да и те – сплошные отходы: кожа, волосы, кости. Всё это перемолото в кашицу, есть кое-как можно, но энергии даёт мало. Так, побаловаться разве что. Для нормального ужина – это на охоту идти надо. А какой сейчас из Капы охотник – с её-то ногой?

– Одноглазый говорит, будто бы человек по деревне бродит? – спросила мать.

– Человек?!

Капа едва не поперхнулась ужином. Шумно втянула в себя воздух – нос у неё почти не дышал – и повторила с проникновенным трепетом:

– Человек… Господи! Человечишко…

Мать отвесила ей подзатыльник, чтобы привести в чувство.