Сил не хватило ненавидеть его за этот крик – только презирать. И когда пришло время, Артём снова стал Нагиным на бумаге, хотя на деле был им всегда. Когда-нибудь, можно надеяться, такой взгляд, как у него, бабушки и мамы, будет у кого-нибудь ещё – и он сам устроит его или её жизнь по-другому. Там, где можно будет выбирать, он сделает то, что нужно. А пока он не выбирал – ни альбома с глупыми блёстками, ни того, что мама умрёт от рака, ни такого отца.

Артём стал переворачивать страницы альбома. Чем дальше, тем больше было того, что помнил он сам. В один момент, после поездки в Анапу, всё обрывалось, и дальше шли белые листы. Год её угасания и фото с похорон сохранила у себя только бабушка, а он не мог это держать у себя.

Вернувшись к первой фотографии, Артём погладил пальцами страницу, тихо закрыл альбом и поставил его обратно на полку.

«Спи спокойно, мам».

Ему тоже оставалось лишь заснуть. Только он проснётся завтра и станет делать свои дела, поедет в универ, будет сидеть над лабами, есть в столовке и мотаться по корпусам.

А она больше не проснётся. Она не знает, что с ним происходило последние девять лет, и никогда не узнает. Вот бы сегодня – хотя бы только сегодня – она посидела с ним за ужином, и он рассказал бы ей о том, как прошёл день. Но она не может этого сделать, а он – это исправить. Никогда не мог.

Время выбросило его туда, где она была такой, какой застыла в его памяти, – и он застыл вместе с ней. Вытерпеть это было невозможно, но без этого не получалось.

***

Как-то одна из ночей с пятницы на субботу выдернула его из сна, а потом тут же накрыла чёрным мешком – маленький ты, рано ещё не спать, жди до утра. Из зала доносилось сопение бабушки – и часы не молчали: тик, тик, тик. Вот-вот он не выдержит, вернётся, утонет во сне…

– Ха-хах, – донеслось из приоткрытого окна. – Да тише ты, дурак!

Это мама! Её голос и её немножко взвизгивающий смех. Артём до боли распахнул глаза, вскочил с кровати и на ощупь подошёл к окну. Ничего не видно было, только мама как бы захлёбывалась, и тараторила что-то, и снова смеялась, отвечая тому, кто перебивал её басом. Никогда он не видел и не слышал её такой. Никогда она не была такой с ним.

Дома она всё молчала. Просто ли сидела у телевизора или зажигала сигарету – лицо у неё было такое, как если бы то, что она делает, было последним. Молчала всё и бабушка – говорила разве только, что говорить с мамой нет смысла. Бабушка знала, как надо жить, а мама…

Точно ли она этого не знала – или просто скрывала, что знает?

«Ночь, пожалуйста, сними свой мешок – я ничего не вижу. Я хочу видеть маму. С кем она?»

Ответили ему только холодное стекло, темнота и тишина.

А бабушка и наутро ничего не ответила. Только поставила перед ним тазик оладий и маленькое блюдце мёда, когда он нехотя сел за стол, и сказала:

– Чтоб три штуки.

И ушла во двор по своим делам.

Того, кто ночью говорил басом, уже не было, а мама спала. Она всегда возвращалась с работы поздно, особенно в пятницу. В субботу отсыпалась подольше, чуть отдыхала дома и к вечеру бежала на подработку. Артём просил взять его с собой туда, на склад, а она в ответ только улыбалась и трепала его по голове.

Уроки он делал ещё с вечера – так заставляла его бабушка, – и следом его ждали два дня попыток найти себе занятие. Можно было распотрошить бабушкин книжный шкаф и не найти там ничего интересного, одни романы в мягких обложках и рецепты. Выйти со двора и залезть в рощу напротив, чтобы набрать себе каких-нибудь палок или найти хороший куст под шалаш. А можно было посмотреть втихушку, чем заняты соседи.