– Да ладно, ваш гибсоний вот так прямо и клубится? – Моника обернулась к Чарли, ища поддержки.

Уставший после полета пилот не слушал товарищей и тупо смотрел в стакан:

– Почему у вас пиво в бутылке из-под красного?

– Конечно, вы правы, Моника, – Лев Саныч кокетливо опустил глаза, – Но обязательно некая масса участвует в круговороте Салактион, и мне очень хочется считать, что это именно гибсоний.

Моника выжидающе молчала.

– Ну, конечно, работа еще не окончена, все же я не астрофизик, а геолог, – с каждым словом Лев Саныч смущался все больше.

– Функция профессора Абуладзе для двойных планет согласно теореме Скруджа-Григорьевой! – торжественным голосом объявила Моника.

– Профессора Абуладзе? – Чарли приподнял брови.

– Вы знаете? – Лев Саныч иронии в голосе пилота не заметил, на мгновение смутился, и твердо ответил: – Да! Когда-то я был профессором.

Геолог выпрямился, прошелся по лаборатории, как по сцене, галантно обошел мусорную корзину с рыбьими костями, и расправил несуществующую бабочку на застиранной армейской майке-велосипедке.

Кутельский прыснул в стакан, но ни девушка, ни ученый не шутили.

– А если серьезно, – Лев Саныч остановился перед севшей в его кресло Моникой, – включение в модель Гизы означает, что на Салактионе должна быть зима!

Профессор указал пальцем в пол:

– Зима вот здесь, на этой самой станции. А зимы нет!

Моника вскочила с кресла, ничуть не смущаясь присутствия Кутельского, обняла профессора за талию и чмокнула в небритую щеку.

– Вы – гений, Лев Саныч! Самые выдающиеся открытия всегда происходят на стыке наук! В вашем случае на стыке астрофизики и геологии!

Девушка отстранилась от лица профессора, но продолжала обнимать его за то, что когда-то было талией.

– Главное – не останавливайтесь! Только вперед!

Кутельский тихо плюнул в пустой стакан – на него не обратили внимания.

– Мы и не будем останавливаться! Коллега!

Абуладзе взял девушку за руку и, задумавшись, подвел ее к креслу, словно кавалер даму после танца.

– Мы! – подчеркнула Моника и звонко засмеялась.

От ревности Чарли едва не задохнулся. Рывком вскочил со стула. В глазах сразу потемнело.

«Брякнуться в обморок прямо сейчас?!»

Во рту пересохло. Стиснув зубы, Кутельский нащупал кухонный стол и мелкими шажками двинулся в сторону кулера. Ни Моника, ни Лев Саныч не заметили его состояния – ученые вернулись к экрану и возбужденно поочередно тыкали в него пальцами. Их слов пилот уже не слышал – в ушах барабанил пульс.

«Да что с тобой, герой-любовник?»

Не дойдя до кулера с питьевой водой, Кутельский увидел трехлитровую пластиковую бутылку с пивом, наполнил стакан, пригубил и…увидел на столе свой подарок – Моника сняла колечко, когда мыла руки, и забыла. Чарли посмотрел на кольцо сквозь пиво в стакане. Оно показалось ему чудесным, а легкомысленная Моника просто недостойной такого подарка.

«И меня тоже! – Кутельский залпом допил пиво. – Закатить ей сцену? Сейчас? Мальчишество! Они же просто разговаривают. Только все испорчу. Упиваться жалостью к себе?»

Он снова посмотрел на девушку, ее требующий поцелуя беззащитный затылок, линию плеч, талию.

«Ну, уж нет, я так просто этому хмырю Монику не отдам!» – твердо решив бороться за свою любовь, Чарли бесшумно прошел в спальню.

В крошечном грязном иллюминаторе розовела салактионская темнота. Чарли Кутельский взглянул на часы, он проспал, как и планировал, шесть часов. Вспомнил предыдущий рассвет и потянулся за саксофоном, кончик которого свешивался с полки над головой.

Стараясь не шуметь, пробрался в темноте мимо выключенного экрана.

Чарли занял прежнее место на платформе и постарался не думать о следующем полете. Сейчас ему не хотелось играться с отступающим розовым туманом, вместо этого он прослушал записи, чтобы безжалостно искромсать симфонию в поисках уникальных гармоник саксофона.