Одним из недостатков моего нового состояния было то, что всегда хочется свежих впечатлений. Красоты озера уже немного приелись, и бездумно пялиться за борт больше не хотелось, разве что решая какую-то задачку. Зато пока ещё не освоенный язык манил, а его сложность лишь раззадоривала.

Похоже, Гордей не сильно обиделся за то, что пришлось на время покинуть свою уютную норку, да и моё желание научиться общаться с ним напрямую тоже смягчало механика. Обучение шло почти до самого вечера. Временами я отвлекался, чтобы подкинуть дров в топку, это и было моей платой за науку.

Нас снова прервал Чухоня, который сунул голову в люк и недовольно заявил:

– Пошли готовить катапульту. Опять Данилка у штурвала. Как пить дать сядем на мель.

Спорить я, конечно же, не стал и побежал на подмогу ушкуйнику. Мы замерли у катапульты, внимательно наблюдая за тем местом, где из озера вытекала река. Я так и не понял, почему капитан не хочет заночевать на просторах Погоста, где можно отойти подальше от берега. Терпеть любопытство становилось всё сложнее, поэтому рискнул задать вопрос Чухоне и сделал это почти шёпотом, чтобы не услышали в рубке:

– А почему не ночуем на озере?

– Вот ты дурачок, прости господи, – пусть и с недовольной рожей, но ушкуйник всё же ответил. – Нечисть ведь какую воду не любит?

– Какую? – поддержал я игру старика.

– Текучую. А в озере вода стоит. Там и мокриц полно, и всяких других тварей. На Бобрике тоже не сахар: берега близко и кто угодно может запрыгнуть, но вода там текучая, и капитану так спокойнее.

Пока я слушал пояснения ушкуйника, «Селезень», пыхтя и виляя задом, как дородная торговка, всё же протиснулся в реку Бобрик. Даже не сели на мель, что вызвало уважительное хмыканье старого ушкуйника. Впрочем, пока не доберёмся до Припяти, нам ещё не раз придётся поработать с катапультой, потому что некоторые мели не сможем преодолеть, даже если у штурвала встанет опытный дядька Захар. Впрочем, и сейчас не стоило расслабляться, ведь ещё предстоит пересечь затон, в котором на нас напал водяной.

«Селезень» прошёл между обширными зарослями камыша, и, когда выбрался на открытую воду, мы увидели посреди большого разлива одинокую лодочку и сидевшего в ней мужика. Чего от него ожидать, было непонятно, но капитан не всполошился, так что и мне не стоит нервничать. Когда подошли ближе, в потускневшем свете уже ушедшего за верхушку леса солнца стало видно, как незнакомец поднёс к губам какую-то дудку, и над водой разлилась плавная, даже какая-то тягучая мелодия.

Не скажу, что меня вот прямо начало клонить в сон, но захотелось присесть на станину катапульты, подпереть голову кулаком и, закрыв глаза, просто слушать завораживающие звуки. Пыхтение паровой машины и шлепки лопастей немножко мешали, но мелодия спокойно проходила сквозь лишние звуки, давая возможность всем желающим насладиться её красотой. Больше отвлекали неугомонные мысли, тут же подсунувшие идею, что дудочник тут старается не ради любви к искусству. Он явно пытается как-то повлиять на водяного.

И ведь у него получилось! Затон мы прошли на малом ходу и без каких-либо проблем.

Чего только капитан напрягался? Да и Чухоня весь бледный вцепился в дробовик, на который я почему-то не обратил внимания, и смотрит в сторону кормы. Дядька Захар сквозь зарешеченное стекло окна рубки тоже выглядит довольно болезненно. Что-то они сильно переполошились. Да, ещё сегодня утром на нас напали, но, если не считать гибель Осипки, вроде ничего страшного там не случилось.

И тут меня словно кто-то опять стукнул по голове. Вот оно, оказывается, как бывает. Память способна не только быстро извлекать из своих глубин то, что нужно, но и прятать там то, что может свести с ума. Моя спрятала, а вот у остальных ушкуйников воспоминания чёткие и очень свежие, что явно не добавляло им оптимизма. Через секунду поплохело и мне, потому что вспомнил, как всё было.