— Да, я мечтаю стать великим художником.

— Как мило. А я мечтаю о бессмертии.

Саше показалось, что море заштормило, когда она это произнесла. Огромная волна едва не унесла Лидию с валуна. Возразило море или выразило одобрение?

— Твоя мечта реальна, в отличие от моей, — продолжала Лидия, словно не заметила буйства волны, море не пугало ее ни при каких обстоятельствах. — Ты способный художник, если постараешься, то прославишься. Начни писать обнаженных женщин, мой тебе совет. Едва ли твои морские пейзажи кого-то удивят, век Айвазовского прошёл. А разврат будет в моде всегда, просто поверь.

Сашу это позабавило.

— Я бы мог нарисовать обнаженную тебя, мы бы прославились в веках, — облизнулся он, вообразив это.

— Как в «Титанике»?

— Типа того.

— Так ты в самом деле напишешь мой портрет?

— Ну, это не так просто, это ж не один час. Нас могут увидеть.

— Ну и пусть видят. Что с того?

— Ты будешь голая, нас поймут неправильно.

— Какой же ты дурень! Иногда это становится совершенно невыносимым. Ты можешь хоть иногда думать о чем-то другом? Я прошу тебя написать обычный портрет. Самый целомудренный. Может быть, тебе удаться обессмертить нас. Я верю в тебя, Саша.

Он отвёл взгляд, потому что сам в себя не верил. Он не сможет написать портрет Лидии — Саша это чувствовал, как ни горько такое осознавать, но ничего не поделаешь. То ли потому, что она слишком прекрасна и ему не под силу передать совершенство ее образа. А может, оттого что он так сильно любит и не сможет подойти к работе профессионально.

Нужно было как-то ей отказать, но Саша не знал, как это сделать, не уронив себя в глазах Лидии. Она впервые в жизни сказала, что верит в него, ее глаза так загорелись этой идеей...

— Да, давай, я давно хотел предложить. — Саша расправил плечи. Он не решился отказать Лидии и убеждал себя, что вдохновение придёт во время работы.

Лидия была безмерно очаровательна, когда сидела на валуне дикого пляжа в простом белом платье. Волосы развевались на ветру, грудь тяжело вздымалась от волнения. Это действительно мог быть шедевр, Саша старался, и после каждого раза, когда она позировала ему, уставал так, словно не водил невесомой кистью по холсту, а по меньшей мере разгружал вагоны.

Наконец Саша объявил портрет законченным. Он понял бессмысленность своего желания улучшать его до бесконечности.

Павел сказал, что поза походит на памятник русалочки Андерсена в Дании. Вадим же заметил, что поза слишком открытая для русалочки из Дании — та словно зажата, — так что у него возникли ассоциации с мифологической Цирцеей. А Саша видел в своей картине только Лидию, оскорбляясь, что его подозревают во вторичности.

Его главным цензором была сама натурщица. Лидия придирчиво посмотрела на картину, пробормотала рассеянные похвальные слова и забыла о ней.

Ее равнодушие сразило Сашу наповал, жизнь потеряла смысл. Это был крах его таланта, крах всего... Тщеславие Лидии передалось ему, Саша рисовал старательно, получалось похоже, у него начала появляться надежда, что он все-таки сумеет. И вдруг...

Скупая похвала Лидии ранила его сильнее самой злостной критики. Она считает его ничтожеством и жалеет. Да разве он в самом деле не жалкое бездарное ничтожество?

Теперь он вглядывался в картину придирчиво, выискивая недостатки. Каленым железом жгло осознание того, что он бездарен и недостоин Лидии. Она скоро поймёт это, если уже не поняла, и разлюбит. И как Саше с этим жить? Он возненавидел свою картину, отказался повесить ее в доме, несмотря на уговоры Павла.

— И все-таки как тебе удалось так передать Лидию? — Павел осматривал картину, часто моргая, словно его сразил нервный тик. Такая привычка была у него с детства и жутко раздражала Лидию. — Так мог бы изобразить ее я, например. Она моя, и я люблю ее. Но как же ты смог увидеть эту особую прелесть лица моей Лидии?