Учеба Тихона на курсах происходила в самый разгар войны, когда мурманчане уже привыкли к бомбежкам. Каждый из них в каждый момент времени четко знал, куда бежать и что делать. Многие не боялись бомбежек и не покидали рабочих мест во время тревоги. Однако Тихону навсегда запомнилась первая бомбардировка, оставившая в его тогда еще детском сознании глубокую рану.

Из репродукторов, со страниц газет, в разговорах людей, везде только и слышно было: война! Тихон уже видел и немецкие самолеты, и даже воздушный бой, и это, безусловно, казалось ужасным. Как выяснилось, только казалось. По-настоящему страшно стало, когда на Мурманск посыпались первые бомбы. Класс Тихона находился на занятиях. В небе гудели моторы, но тогда казалось, что пространство над городом находится под надежной защитой советской авиации. Неожиданно воздух вокруг наполнился громкими, не привычными для слуха звуками: раскатами грома, леденящим душу воем, скрежетом! С треском и звоном вылетели оконные стекла. Школьников выбросило из-за парт и щедро осыпало битым стеклом и штукатуркой. Тихон больно ударился о стену и впал в какой-то ступор от вида крови – одна из девочек получила глубокий порез стеклом. Со стороны лестничного марша стали доноситься визг и топот десятков быстро бегущих ног, истерический женский крик и плач.

Пожилой учитель, которому и самому перепало, первым оправился от шока. Под аккомпанемент запоздавшей «Воздушной тревоги» он стал поднимать детей с пола, направляя вниз, в подвал. Скатываясь вниз по лестнице, Тихон боковым зрением разглядел агрессора: на небольшой высоте – казалось, буквально над крышами домов – шли немецкие самолеты. Пара из них прошла в страшной близости от школы, Тихон сумел разглядеть и кресты на крыльях, и грязно-жирные пятна под мотором. Через мгновение после их пролета в соседнем от школы здании раздался мощный взрыв. Детей снова окатило фонтаном битого стекла. На этот раз из окон подъезда. В спасительном подвале было темно, страшно, непривычно, неуютно… Подвал был немаленьким, но в его входной части образовалось столпотворение. Тихон стоял, прижатый к стене другими детьми. Лишь когда зрение привыкло к темноте, он разглядел свое ближайшее окружение. Выяснилось, что он существенно отстал от своих одноклассников. Видимо, завороженный видом пролетающих немецких самолетов, он все же задержался на лестнице. Наказанием за его любопытство были пусть и не глубокие, но болезненные порезы от стекла на левом плече.

Во тьме подвала стоял вой. Кто-то плакал, не оправившись от первого шока. Кто-то, наоборот, от осознания того, что произошло. Кто-то – за компанию, поддавшись общему настроению. Тихону отчетливо помнилось необычное сочетание: одни люди выли в голос, другие, те, что переговаривались, делали это шепотом. Так уж устроен человек: если прячешься от чего-то – говори шепотом. Когда рев моторов смолк, учителя, что сумели сохранить самообладание, вышли на улицу «на разведку». Лишь спустя несколько минут, когда в небе стало окончательно тихо, дети стали гуськом выходить из подвала.

Всех выводили на школьный двор, но в суматохе и в поисках своего класса Тихон вышел к школьному фасаду. Его глазам открылась страшная картина. Мимо бежали перепуганные люди, кто в чем. При всей хаотичности их движения отчетливо угадывалось его генеральное направление – к окраинам города. На улице были беспорядочно брошены детские коляски, шляпы, зонты. Здание из красного кирпича, расположенное через дорогу от школы, зияло большой дырой. Края дыры были обожжены, свидетельствуя о чудовищной силе взрыва. Между школой и пострадавшим зданием в луже крови лежал человек, а рядом с ним – лошадь с развороченным животом. Вокруг были разбросаны пустые бидоны из-под молока. Тихон узнал погибшего. Это был Степаныч, пожилой человек, развозивший по школам молоко. Тихон стоял как вкопанный и не смел шелохнуться. Даже пронзительный вой нового сигнала тревоги не мог вывести его из этого состояния. Позже он даже не вспомнил, чья именно властная рука схватила его за рукав и увлекла за собой в темноту подвала.