– Вот молодежь пошла, ни грамма уважения…

Осторожно, стараясь не привлекать лишнего внимания, я повернулся. Передо мной стоял невысокий старик, словно сошедший со страниц забытой сказки. Его одежда представляла собой причудливый микс времен и стилей: поношенная, выцветшая от солнца соломенная рубаха, грубо сшитые штаны из практически просвечивающейся ткани, явно увидели лучшие годы, но при этом на его ногах красовались совершенно современные, пушистые тапочки с изображением веселого кролика. Контраст был настолько ярким, что я на мгновение растерялся. Старик опирался на изящную, изогнутую трость из темного, полированного дерева, а резной узор на ней, напоминал сплетение виноградной лозы.

Его длинная, седая борода, достигавшая пояса, выглядела как миниатюрный, заросший сад. В ней запутались сухие листья – бурые дубовые, хрупкие кленовые, желтые березовые, и мелкие, яркие цветы: нежно-голубые незабудки, маки и нежные фиолетовые колокольчики. Создавалось впечатление, что старик провел немало времени на природе, среди лугов и лесов, что в конечном итоге, эта природа буквально стала частью его самого. Я невольно представил себе, какое количество насекомых могло бы найти себе убежище в этой густой растительности: маленькие жучки, паучки, а может быть даже какие-нибудь редкие виды бабочек, выбравшие богатую экосистему в качестве своего нового дома. В воздухе витал едва уловимый запах прелых листьев, цветов и земли, смешанный с нежным ароматом мыла с лавандой. Запах, что пришел вместе со стариком, был необычный, но приятный.

Седоволосый мужчина пристально смотрел на меня своими мудрыми глазами, словно пытался разгадать какую-то тайну, или предвидеть мои дальнейшие действия. В его взгляде читалось многолетнее знание жизни, перемешанное с доброй иронией и каким-то нескрываемым, детским любопытством.

– Чей будешь? – голос старика, хриплый от времени и, возможно, от выкуренных за всю жизнь папирос, прорезал тишину. Он обошёл меня широкой дугой, неспешно, как старая черепаха, направляясь к раскидистой берёзе, что стояла позади меня. Остановившись возле дерева, он опустил руку в свою потрепанную сумку, из которой торчали клочья ваты и рваные края ткани. Спустя мгновение, он извлек оттуда крошечный, белоснежный лоскуток ткани, удивительно чистый на фоне всего остального содержимого сумки. С необыкновенной тщательностью и почти религиозным почтением, он принялся вытирать пылинки и едва заметные пятнышки с листьев березы. Движения его были медленными, размеренными, словно он совершал древний ритуал, передаваемый из поколения в поколение. Береза, казалось, отвечала ему, слегка шелестя листвой на легком ветерке, словно в благодарность за заботу. Я нахмурился, задумавшись. Это не просто странно – это противоречило всему, что я знал. В моих снах, которые в последнее время часто посещали меня, подобного я ещё не встречал.

– Да… – я запнулся, подбирая слова, чувствуя себя совершенно неловко, перед этим странным, но каким-то образом умиротворяющим зрелищем, – ничейный я. Смоленский." Моя фраза прозвучала как-то неуместно в этой идиллической картинке. А слово – "ничейный" показалось слишком резким, и слишком холодным для этого момента, словно я был осколком льда посреди летнего дня. Старик, не прекращая своего занятия, лишь удивлённо хмыкнул, издав звук, похожий на скрип старой двери. Его лицо, испещрённое морщинами, словно карта древнего мира, не выражало ни осуждения, ни удивления, ни чего-либо ещё, кроме глубокого, почти бездонного спокойствия. Он продолжал с дотошностью, достойной ювелира, чистить листья берёзы. Мне показалось, что возможно, это дерево было для него чем-то большим, чем простая деревяшка.