И знала она, что вопрос этот будет преследовать ее до конца дней, но и знала также, что жребий уже был брошен, и единственно, что ей оставалось – это найти тот путь, который приведет их к морю.

А эта река та самая дорога или нет?

С наступлением ночи лес вокруг становился все гуще и гуще, и наступил такой момент, когда поляны, покрытые высокой травой, и раскидистые акации исчезли по левому берегу, а высоченные деревья со стволами, поросшие мхом, росли все ближе и ближе друг к другу, и мох уже свисал с их ветвей, подобно длинному покрывалу, что придавало всему лесу сказочный вид, так что звук весел, поднимавшихся над водой, звучал словно выстрел посреди ночи.

То был, безо всяких сомнений, мир растений и только растений; мир, сделанный из воды, толстого слоя упавшей и подгнившей листвы и древесины, размягченной от царящей здесь на протяжении веков сырости.

Пугливая Надим Мансур застонала.

И этот ее глухой, еле сдерживаемый стон, едва слышимый, продемонстрировал с необыкновенной ясностью, и даже сильнее, чем безутешные рыдания, насколько страх пред лесными привидениями и великанами овладел теми несчастными существами.

– Все поем! – приказала она голосом сухим и властным.

И они запели.

И пели с таким задором, как никогда раньше, с какой-то яростью в голосе, пели, чтобы отпугнуть страх; песня, которая поддерживает надежду жить, и необходимость уйти как можно дальше от тех, кто способен отрубить голову детям трех лет отроду, и огромное желание найти во что бы то ни стало такое место, где они смогли бы ощутить себя защищенными.

Пели те немногие песни, какие знали: детские песни, совсем не подходящие и звучащие абсурдно в этом месте, но то были песни, что напоминали им о счастливых временах, когда все их заботы ограничивались тем, чтобы они прилежно пели во дворе школы, с нетерпением ожидая окончания уроков, после чего можно было бежать купаться на реку.

Неужели это была та самая река?

Сидя на корме второй лодки, и очень осторожно подгребая большим веслом, Бруно Грисси делал все возможное, чтобы длинная пирога держалась середины потока, и не сводил глаз с густого леса, под сенью которого оба берега тонули во мраке, и спрашивал себя в действительности это та же река, которую они вместе с Менелик Калеб раз тысячу обследовании, но только вверх по течению, и еще силился понять, как так получилось, что все та же природа, когда-то казавшаяся ему прекрасной и мирной, теперь же с каждым новым шагом становилась все враждебней и страшнее.

Сестра его, Карла, чьи светлые волосы, густые, словно грива, время от времени касались его коленей, вздрагивала каждый раз, как какой-нибудь сук, покрытый тем мхом, похожим на саван, нависал над самой водой и угрожающе тянулся к ней, и он вспоминал, как темными ночами, испугавшись порыва ветра или воя шакала вдалеке, она пробиралась к нему в кровать и пряталась у него под одеяло от страха, и Бруно осознал, какой ужас испытывала она теперь, и скольких сил стоило ей не начать кричать, зовя свою мать.

Он погладил ее волосы, она обернулась и с благодарностью посмотрела на него.

В некоторой степени Бруно Грисси ощущал себя более отцом по отношению к своей младшей сестре, чем братом, поскольку хоть и был он еще мальчишкой, но за то время, пока настоящий отец семейства проводил на кофейных плантациях, валяясь в каком-нибудь сарае мертвецки пьяный, приходилось брать на себя не простую роль главы семейства.

Мать его, сколько он помнил, была женщиной потерянной и не имела ни сил, ни возможности повлиять на чрезмерную склонность своего мужа к алкоголю, а когда старый, разваливающийся деревянный дом, служивший им жильем, в очередной раз готов был рухнуть на их головы, основным ее аргументом в споре с мужем были только дети.