– Ты испугалась, что Никишкин заподозрит тебя, и поэтому не сообщила ему о том, что заходила в магазин и слышала мужской голос?

– Да, – ответила она, потупив глаза.

– А ты не подумала о том, что конкретно подставляешь меня, когда говорила следователю, что я последней покидала магазин? – гневно спросила я. – Если бы Борис Львович был отравлен не быстродействующим ядом и дверь магазина не была закрытой, мне бы грозил реальный тюремный срок.

– Вообще-то, я особо не прислушивалась к голосам, – ответила Зина, закашлявшись при этом от сигаретного дыма. – Поэтому Никишкину легко удалось убедить меня в том, что один из них принадлежал тебе, тем более что после моего ухода ты ещё оставалась у Бориса Львовича, а, когда я вернулась за зонтиком, прошло не более получаса.

– Скажи лучше, что тебе просто выгодно было так думать.

– Может быть, – ответила Зина, пожимая плечами. – Но тогда я не задумывалась над этим вопросом. Просто поверила Никишкину на слово, и всё.

«Этот следователь, должно быть, неплохой психолог, – подумала я, вспомнив урок психологии, когда-то преподанный мне Борисом Львовичем, когда одни и те же жемчужные бусы он выдал сначала за некачественный товар, а затем представил как отборный жемчуг, украшавший некогда грудь самой княгини Долгоруковой. – Вот что значит сила убеждения!»

– Но если мы с тобой не причастны к убийству, а ты слышала мужской голос в кабинете Бориса Львовича непосредственно перед его смертью, скорее всего, он и принадлежал убийце. А поскольку человеком, с которым тот собирался встретиться, был ювелир, – продолжала я рассуждать, – с большой долей вероятности можно предположить, что он и убил Бориса Львовича. Кстати, мне известно его имя – Евгений Борисович.

– А я его знаю, – встрепенулась Зина. – Он когда-то работал художником-ювелиром на Ленинградском экспериментальном заводе. Они были с отцом приятелями и часто встречались у нас в ленинградской квартире. В то время Евгений Борисович как один из лучших специалистов в этой области трудился в отделе Главного художника, где создавали уникальные украшения для советской элиты. А мой отец в то время был партийным работником высокого ранга. Они как раз и познакомились тогда, когда папа заказывал у него брошь на мамин день рождения. Евгений Борисович действительно высококлассный специалист в этом деле, потомственный ювелир. Его предок, кажется, дед, учился в знаменитой ювелирной школе Хлебникова ещё до революции.

– Почему ты думаешь, что это именно он? Мало ли ювелиров с таким именем, – удивлённо спросила я.

– Дело в том, что пару раз я видела его в антикварном магазине и он узнал меня. Мы тепло поздоровались. Евгений Борисович и рассказал мне, что несколько лет назад переехал в Ригу. Даже в гости приглашал. Сейчас, скорее всего, трудится на рижской ювелирной фабрике.

– Мой шеф говорил, что у него своя мастерская, – возразила я.

– Вполне допускаю.

– Но у нас в стране, кажется, государственная монополия на изготовление ювелирных изделий.

– Если мне не изменяет память, Евгений Борисович был членом Союза художников и дипломированным ювелиром. К тому же выставлял свои работы на выставках. Отец говорил, что эти три условия давали возможность, хоть и с большим трудом, получить лицензию на частную практику. Кроме того, у него заказывали ювелирные украшения многие партийные шишки. Возможно даже, мой отец составил ему протекцию.

– А ты как сама попала в Ригу?

– Первый муж был рижанином.

Через пару часов мы разошлись, будучи подшофе и в полной уверенности в невиновности друг друга.