Нино подозвала официанта и, не советуясь с Надей, заказала бутылку брюта и сырную тарелку с белым виноградом.

– Красивый? – поинтересовалась она, сощурившись.

– Не знаю. Необыкновенный. Не… Не знаю…

– Ну да, ну да. Молодой?

– О нет, – засмеялась Надя. – Ему пятьдесят семь.

– Не вижу ничего смешного, – насупилась Нино и постучала длинным перламутровым ногтем по столу. – На фоне прочих сексуальных перверсий геронтофилия выглядит наиболее безобидной, но если разобраться…

Надя приложила ладони к щекам. Ладони были холодными, а щеки горячими.

– Ладно, ладно. Я однажды влюбилась в одного дедушку, – Нино закинула за ухо вьющуюся каштановую прядь, улыбнулась и интимно приподняла бровь. – Лучший секс в моей жизни, не в плане темперамента, а как бы это объяснить… Но тебе про меня сейчас, конечно, не интересно.

– Он не дедушка! – возмутилась Надя. – Вот совсем не…

– Сестра, – сказала Нино, скручивая жгутом синюю салфетку, – меня что-то смущает. Что-то очень меня смущает, но я пока не понимаю что.

– Что?

– А скажи, был момент, когда ты испугалась?

Надя вздрогнула и уронила зажигалку.

– Значит, был, – кивнула Нино. – Я так и знала.

– И что это значит?

– Это значит, что он тебя убьет.

Надя оглянулась непроизвольно, за ее спиной официант звенел фраже и мама говорила малышу за соседним столиком: «Я заказала тебе учебные палочки для суши, они такие, с резиночкой».

– Что значит – убьет? – спросила она Нино.

– То и значит.

– Почему?

– Да откуда я знаю почему! – вдруг закричала Нино на всю ресторанную площадку, отчего официант уронил вилки на пол, а мама с мальчиком стали испуганно смотреть на них одинаково круглыми карими глазами.

– Сестра, – тихо сказала Нино, – я нормальная окультуренная ведьма. Жаб не варю, приворотами не промышляю, сижу на попе ровно. Но я очень тебя люблю и поэтому все вижу. Он убьет тебя, но будет что-то взамен… Что это – я должна понять.

– Я должен понять.

– Вот-вот.

– Это он так сказал на прощание: «Я должен понять».

– Старый дом, – сказала Нино, глядя в белое летнее полуденное пространство, в котором сверкали и переливались мелкие брызги из ресторанного распылителя, – лампочка, которая горит всю ночь, плюшевый мишка с разорванным животом…

Всю неделю Надя не выпускала трубку из рук. Она брала ее с собой в туалет и в ванную, клала на ночь под подушку, а не на тумбочку, как обычно. И еще она теперь все время смотрела на телефон. А когда она смотрела на телефон, то забывала слова. Начинала фразу и не заканчивала ее. Или заканчивала, но каким-то парадоксальным для собеседника образом. Первой это, конечно, заметила Нино.

– Ты не напрягайся, – посоветовала она. – Смело говори короткими предложениями. Размером в слово. А то у меня от тебя ощущение, как от текста Андрея Платонова – начинаешь об одном, вводишь в заблуждение, а заканчиваешь вообще двадцать пятым. Завораживает, конечно, но понимать сложно.

– Платонова мне не обижай, – попросила Надя. – Я его люблю. Особенно «Ювенильное море».

– Не звонит? – Нино не позволила увести себя в сторону разговорами о русской литературе.

– Не звонит. А сказал, что позвонит. Что делать?

– Капееец, – простонала Нино. – Теперь у меня подруга с задержкой психического развития, и эта песня надолго, если я чего понимаю в человеческих взаимоотношениях. И, вместо того чтобы говорить с тобой о всякой интересной ерунде, например об антропотоках, я теперь буду вынуждена с терпением сиделки отвечать на идиотские вопросы «Что делать?», «А если он не позвонит?» и прочую хрень. Потому что тебя не интересуют больше антропотоки и сетки коммуникации тебя не интересуют, потому что ты теперь баба бабой, а не консультант и не психолог ни разу!