– Я говорю: пик-пик-пик, и пик, и пи-пик я вашу пиканую управу! – продолжала боевая пенсионерка. – Где такой закон, пи-пик вашу мать, чтоб собаку в ошейнике пиии-ип, как последнюю пии… ку?! Да я вас, пи-пик, за это пии… ком поставлю и пиииии-ип, как последних пи-пик, чтоб знали, куда из своего пик-пик ружья пи-пиииии…

– Самокат, – сказал Кацнельсон, – делай, что хочешь, но в таком виде это в эфир не пойдет. Что это за соло на пищалке?

– Пик, – сказала ему в ответ пенсионерка Иванова. – Пик-пик-пик я их всех, и ваше пик-пик телевидение тоже.

– Полностью с вами согласен, – пробормотал Изя Кац и глотнул из горлышка запотевшей бутылки.

– А что мне делать – вместо нее говорить? – возмутился Самокат. – Так у меня не получится. Потому что жалко. Это же не текст, а законченное художественное произведение – ни прибавить, ни отнять!

– А ты, пи…чка крашеная, засунь свой микрофон в – пииииии! – и катись отсюда, пока я тебя вот этой пик-пик-овиной по горбу не пипикнула…

– Старая чокнутая сука, – сказала Леночка Морозова.

– Старая чокнутая пии-ка, – поправил Кац.

В комнату, пятясь, вернулся Крокодил.

– Але, народ, тут такое дело… – начал он и замолчал, пребывая в явном и решительно непонятном для коллег затруднении.

– Что там у тебя? – глотнув пива, поинтересовался Кац.

– У меня рекламное объявление, – отодвинув с дороги отчего-то ставшего чертовски неуклюжим Крокодила, сообщил отменно одетый жгучий брюнет с внешностью героя-любовника, вслед за пятящимся Крокодилом входя в студию.

– Бегущей строкой? – интимно проворковала проницательная Леночка, узревшая в брюнете потенциального спонсора.

– Нет, – сказал посетитель. – У меня есть ролик, записанный на флэшку. И я хочу, чтобы вы немедленно пустили его в эфир. Это возможно?

– Это возможно, – на правах продюсера вмешался в беседу Кац. – Но вы хотя бы приблизительно представляете, сколько это будет стоить? Эфир расписан по секундам, и каждая секунда – это небольшой золотой слиток…

– Деньги не имеют значения, – объявил брюнет.

При этом он приподнял на уровень пояса правую руку. Это сделало понятным и объяснимым как его пренебрежение к деньгам, так и странную растерянность Крокодила Гены: в руке у посетителя обнаружился большой черный пистолет самого зловещего вида.

– Я вас умоляю, – с сильно утрированным одесским акцентом сказал Кац, на полную мощность включая свое обаяние.

Краем глаза он видел серую, как сырая штукатурка, мордашку Леночки и отвисшую челюсть Крокодила Гены Воропаева. Валера Самокат так и не обернулся; почуяв неладное спиной, он скорчился перед монитором компьютера в такой позе, словно хотел забраться внутрь.

– Не надо делать резких движений, мы же взрослые, разумные люди! – на правах генерального продюсера пытаясь спасти ситуацию, продолжал Кац. – Если из-за каждого пустяка махать большим пистолетом, будет – вы знаете, что? Не знаете? Так я вам скажу! У вас таки устанет рука, вот что будет!

Внутри у него было холодно и пусто: он ясно видел, что перед ним стоит мусульманин. Даже скинхед может дрогнуть перед всесокрушающим напором еврейского обаяния в сочетании с одесским юмором; скинхед – да, может, хотя бы теоретически, а вот мусульманин – вряд ли. Пипикал он ваше жидовское обаяние, как сказала бы незабвенная пенсионерка Любовь Сергеевна Иванова.

Подтверждая его догадку, посетитель поднял свой пистолет повыше и направил ему в лоб. В таком ракурсе было хорошо видно, что пистолет настоящий – не игрушечный, не пневматический и не газовый, а самый что ни на есть боевой, и притом весьма солидного калибра. Изя Кац был человек мирный и плохо разбирался в стрелковом оружии, но смотревшая ему в переносицу черная дыра пистолетного дула на глаз смахивала на жерло полевой гаубицы.