Правда, и на такую скорую развязку он как-то не рассчитывал. Что глупо, это ерунда; случайно шлепнул ладонью не по тому месту, не вовремя чихнул, на полградуса недовернул руль или шагнул мимо ступеньки – все это донельзя глупо, и все это периодически случается с самыми разными людьми. Но стоило ли так торопиться?

Глеб посмотрел на пульт. Его худшие предположения подтвердились: случайный шлепок по карману оказался ненужно точным. Прямоугольное окошечко в пластиковом корпусе больше не было слепой темной стекляшкой – оно ожило, и в нем, размеренно помигивая двоеточиями, зловещим красным огнем горели цифры: 00:09:57… 56… 55… Глеб собственноручно настроил взрыватель на десятиминутное замедление. В тот момент ему казалось, что этого более чем достаточно, чтобы спокойно, не привлекая ничьего внимания, собрать вещи и так же спокойно, без суеты покинуть судно.

Теперь оставалось утешаться лишь тем, что смерть его будет не напрасной. Два десятка танков за одну жизнь – не такой уж плохой обменный курс, и по меркам любой войны личное поражение Слепого являлось большой победой. Капитан Гастелло и его экипаж, Александр Матросов и многие, многие другие – отличная компания для стареющего полевого агента, как бы напыщенно и пафосно это ни звучало.

Увы, утешение было слабое: генерал Потапчук рассчитывал на большее, и Глеб был с ним полностью согласен, отлично понимая, что уничтожить танки – это только половина дела, причем как раз та, что полегче. С ней превосходно справилась бы обыкновенная самонаводящаяся ракета – безмозглая металлическая труба, начиненная взрывчаткой и микросхемами, которая, прилетев из-за горизонта, разнесла бы эту посудину вдребезги куда эффективнее, чем заложенный Глебом в машинном отделении заряд. Более того, заодно она прикончила бы и Пагаву, который пока что имел все шансы выйти сухим из воды, преспокойно добравшись до йеменского берега в шлюпке, и заняться организацией новых поставок.

Потапчука интересовали не танки как таковые и даже не Ираклий Шалвович, который был всего лишь посредником, а те люди, которые ему эти танки продали. Цифровой код на башнях мог о многом рассказать, а теперь из-за допущенной Глебом пустяковой оплошности этот код вот-вот должен был отправиться на дно.

Да и вообще, Глеб как-то не привык оказываться единственной жертвой собственной операции. Вот это уже было по-настоящему глупо и обидно – утонуть, как слепой котенок в мешке, в который сам же и залез, пока твои враги в моторных вельботах направляются к недалекому берегу по спокойному, теплому морю.

Он подумал о стоящих в потайном трюме танках, но сразу прогнал эту ненужную мысль: боекомплекта в машинах, естественно, нет, топливные баки пусты, и толку от «шестьдесят вторых», таким образом, даже меньше, чем от мешков с пшеницей, на которых хотя бы можно всласть, с относительным комфортом поваляться перед смертью.

– Ладно, приятель, – вполголоса обратился он к мотористу Молчанову, – ты меня в эту дыру загнал, ты и доставай. – И, барабаня по двери кулаками, благим матом заорал: – Помогите! Люди, ау! Есть кто живой? Люди-и-и!!!

На тот случай, если прохаживающийся по палубе часовой его не услышал, Глеб повернулся к двери спиной и забарабанил по ней каблуком грубого рабочего ботинка. Дверь загудела, как набатный колокол; оставалось только надеяться, что этот грохот и гул не достигнут ушей отправившегося в свою каюту Пагавы.

Барабанить пришлось почти полторы минуты – видимо, часовой, охранявший этот борт, либо ушел далеко, на самый нос, либо задержался на корме, где все звуки заглушали ровный шум винтов и плеск кильватерной струи. Наконец, в паузе между гулкими ударами каблука о вибрирующее железо Глеб услышал ответный стук в дверь и, обернувшись, увидел в круглой раме иллюминатора хмурое и удивленное лицо часового. Толстое стекло исключало возможность ведения переговоров; Глеб завертел перед иллюминатором руками, жестами выражая горячее (и притом абсолютно искреннее) желание поскорее очутиться снаружи. Нахмурившись еще сильнее, часовой посветил в иллюминатор фонариком. Ожидавший этого Сиверов успел зажмуриться, но яркий свет больно ударил по гиперчувствительным зрачкам даже сквозь плотно сомкнутые веки.