Я нанял себе в помощь отставного полицейского, Ивана Мельника. Ежели он жив, ты найдешь его через сына, что служит музыкантом в Большом Каменном и носит ту же фамилию. Скажи Мельнику условное слово: Акиньшин-де к хорошей невесте посватался. Он ответит: «Пусть бы взял в приданое хоть малую деревеньку». Тогда можешь с ним разговаривать, он все тебе доложит. Если же его нет в живых, как и меня, то сам решай, как быть. Взваливать тебе на плечи этот розыск я не могу. Но когда ты все же решишь вывести на чистую воду тех, кто вверг в нищету семейство сестры моей, погубил Беклешова и много иных бед наделал, то Бог тебе в помощь – а я, где бы сейчас ни оказался, молиться за тебя буду.

Найми человека, чтобы следил за Коростелевым. Пока у него есть хоть медный грош в кошельке, злодеи от него не отвяжутся. Он передает деньги с лакеем Демьяном. Демьян несет корзину с провиантом в новую мужскую богадельню, что у Волкова поля, а там его уж встречают и корзину забирают. Пакет с деньгами лежит обыкновенно на дне. Штуку с богадельней придумали недавно, когда мы с Мельником уже почти докопались до правды. Вот и все, что я знаю. Поскольку я к сей минуте мертв, то полагаю, Мельник без меня прекратил свой розыск – хотя бы потому, что оплачивать его труды некому. Если доведешь это дело до конца – Господь тебя вознаградит, я знаю точно. А засим, с уверением в совершеннейшем почтении, твой покойный друг Николай Акиньшин».

Андрей молчал.

– Кажись, не следовало это послание тут читать, – минуту погодя сказал Еремей. – Сдается мне, баринок мой драгоценный, что наш Фофанюшка сейчас узнал то, чего ему знать не полагалось. И коли он вздумает помириться с той бабой Василисой и ее Дедкой, то новость об отставном полицейском, что, статочно, выслеживает их хозяина, будет отменным подарком…

– Да ни сном ни духом!.. – фальшивым голосом воскликнул Фофаня.

– Ты прав, – задумчиво произнес Андрей. – До поры нашего любезного ворюгу нужно где-то припрятать.

– Да я еще одну присягу принесу! На том же образе! – пообещал Фофаня.

– Мы не знаем точно, что он нагородил Василисе. И чем занимался, когда его в город отпускали, тоже не знаем, – Еремей был неумолим. – Возиться с вором, Андрей Ильич, была твоя блажь. Не обессудь – побаловались, и довольно. Мы, может, и вовсе в Берлин лечиться поедем, а ему тут жить. А он, вишь, маломерок, его всякая собака обидит. Вон он и будет юлить да подлизываться. Знаю я таких…

– И я таких видал, – добавил Афанасий. – А про Дедку скажу – слава Богу, что гостинодворские молодцы его подручных в лицо знают, не то те спустили бы меня ночью под лед, Дедка шутить не любит. У него в полиции кто-то свой, про облавы вовремя доносит…

– Да уж – а коли бы не Божья помощь, под лед спустили бы меня, – отвечал Еремей. – У меня с перепугу аж язык прильпе к гортани…

– Возвращаемся в деревню, – решил Андрей. – А там устроим правильный военный совет и сочиним диспозицию. Фофаня поедет со мной.

– Он любит, чтоб его за ворот держали, – и Еремей сам вложил в руку питомцу злосчастный ворот. – Не выскочил бы на ходу. А я – к Тимоше. Андрей Ильич, Тимошку бы наградить надобно. Щегольски вражий возок опрокинул!

– Наградим. Ну поехали, что ли?

Пока они разъезжали, деревенские хоромы Андрея выстыли до такой степени – казалось, на дворе теплее, чем дома.

Еремей тут же взялся командовать – велел Фофане разжигать печь, благо сухие дрова были сложены в запечке и в голбце[4], Афанасия приставил драть бересту на растопку, Тимошку погнал за водой. Еремей решил напоить питомца горячим чаем с медом. Калачи к чаю привезли из города. В калачах Еремей разбирался. По тому, насколько пористым было плотное тесто, мог сказать, на льду ли месили или белых ручек пожалели. Пока разъезжали по столице, калачи замерзли, но Еремей знал способ, как их отогреть в горячих полотенцах.