У меня сердце оборвалось. Молчу, глазами шарю… Куда могли деться? Подбежал Олежка, их подопечный, толкует нам, что дескать девочки велели ему сидеть тихо и ни-ни. Сами пошли туда… – Куда, Олеженька? – Сказали далеко, велели ждать. – Боже мой, не доживу я веку с этими детьми… Убью сучку, пусть только найдётся! В груди закаменело. Виду мужику не показываю, успокаиваю. Тоже отец, сердце-то есть. Пока соображали что делать, куда бежать, от воды крики донеслись… Мы к кромке воды… По самой середине широченной реки плывут две головёнки, чёрная и белая! Кто мог плавать, кинулись в воду. А эти драные пловчихи, как ни в чём не бывало, с широкими улыбками нам навстречу… Сил не было не то что отлупить… я плакала от счастья отвернувшись, чтобы никто не видел моей слабости. Нет, про чувства лучше не надо. Горе там, радость, страх, пусть останутся не главными в нашей жизни. Пусть будет просто повествование. Чувства, они уходят, меняются, а память всегда точно воспроизводит происходящее. Ну и ладно. Вот сильно мне охота про быт наш рассказать. В день, когда свалились с бугра в займище, был бестолковый и шубутной. Куда там цыганскому табору. Разбирались, кому где жить… тащили каждый себе выданные постели, и, что интересно, каждому положен был индивидуально полог из марли в виде балдахина, как у персидского царя. Мы сроду не видели такого, и долго прикидывали, куда его пристроить. Кто-то привязывал его к спинке кровати (там завязочки пришиты были), кто просто на койку вместо покрывала постелил. Управились мигом. Излишние вещи детей не отягощали, что на теле было, да пара трусиков в запас. Я с двумя девочками трепыхалась на кухне, собирая всю кухонную утварь, и готовилась к ужину. Мы приехали чуть раньше. Всё, как всегда. Менялись только географические места, где я проработала с детьми тринадцать лет. В смысле кормила их. Закончился ужин… Все собрались на линейку. Начальство втолковывало работничкам правила поведения, строгого их исполнения, и прочую лабуду! В это время солнце быстренько нырнуло от жары в Волгу, и воздух наполнился неземными, нами неслыханными звуками. Много позже мы научились различать голоса певцов и музыкантов. Мириады невидимых существ пели каждый на своей ноте и свои звуки. Разноголосица тысяч лягушек, цикады, сверчки, всевозможные жуки, комары, какие-то птичьи голоса заполнили займище. По одну сторону нашего «стойбища» стоял стеной в два человеческих роста камыш, «который шумел». Казалось, он колыхался от этих невообразимых звуков. Это было так ново, невиданно и не слыхано, как в сказке. И в первую же ночь мы ощутили присутствие этих тварей в наших постелях. На другой день над каждой кроватью был раскинут марлевый балдахин, и каждый, ложась спать с немытыми ногами, чувствовал себя шахом персидским! Под ногами в траве мелькали ящерицы, ужи, ежи, какие-то не то степные, не то земноводные, то ли муравьи, то ли жучары. Страх, одним словом. К тому же, пацаны наладились девчонок пугать змеями. Напихают себе под рубаху, и ходят изголяются… девчонки визжат от страха, хотя ужики и не кусаются.

Нет, чего-чего, а скучно не было. К примеру про меня… Какая тут скука? Спать ложусь после двенадцати, поставив будильник в пустой таз. Только б не проспать… В полчетвёртого ночи бегу в белом халатике, на голое тело, в свою резиденцию, боясь наступить на змею. У них, поперёк моей тропы в густой траве, своя тропка. Пару раз наступала на маленького ужонка… Фуу… Под крылечком живёт семья ёжиков. Захожу на кухню. По глиняному полу вразнобой скачут лягушки, оглашено сверчат по углам страшные, как моя жизнь, сверчки. По стене ползёт какая-нибудь каракатица. Жуть… А что делать? Жить-то надо. Двух помощниц мне приставил умница Джумаль.