Ужин в доме Флавиана, был затеян, как и положено, на вторую половину дня. Вечер плавно угасал, сдавая полномочия ночи и первые звезды, пока еще тусклыми точками, появились на небе. В воздухе чувствовалась живительная прохлада, наполняющая долгожданной свежестью, растения, животных и людей. В саду трещал сверчок. Причем делал он это так задорно и неистово, что казалось, будто бы хочет заглушить, пытаясь перекричать, музыканта, сидевшего перед триклинием и играющего на кифаре. Музыка лилась медленная и грустная, но так прекрасно сочетающаяся с закатом, что казалось, является его естественным атрибутом, а не прекрасным человеческим дополнением. На пути к столам, сквозь галерею перестиля, коридор подсвечивался лампами самых причудливых форм. Какие-то из них установленные на полу, другие на потолке, а остальные приделаны к стенам. Следуя меж них вперед, как по указателям, создавалось впечатление, что идешь по дороге вымощенной светом, куда-то в приятное теплое будущее, а не к накрытым, ломящимся от еды, столам. Хотя кто скажет, что будущее в виде накрытых столов, не светлое или приятное? В бассейне, слева от дороги, плавали маленькие лодочки везущие горящие свечки. Однако не просто по воде они плыли. Их морской путь лежал сквозь цветочно-лепестковое море. В воздухе витал аромат амбры, мускуса и ладана. Ими благоухало буквально всё вокруг.

Луций, уставший от приятных покупок, от очарования Остии, и вообще от тягот насыщенного дня, пошел отдыхать. Лишь тронув головой подушку, он заснул как убитый, а пробудившись вечером, сильно отругал Акима, не растолкавшего его к ужину. Напрасно тот оправдывался и уверял, что действовал по распоряжению Эмилии, и что именно она строго настрого запретила ему будить сына. Луций был непреклонен и непоколебим. Распорядившись одеть себя в любимую тунику, с вышитыми алмазными нитями узорами, он приказал рабу идти к Палле, чтобы получить десять ударов плетью. Услышав последнее Аким повалился в ноги к хозяину умоляя пощадить, внутренне зная, что молодой патриций не передумает, однако, прекрасно понимая и то, что если он так не сделает, то количество ударов в следующий раз может возрасти. Как и ожидалось, на все мольбы раба, Луций лишь посмотрел презрительным взглядом, перешагнул валяющееся тело, и вышел вон. Он действительно опечалился тем, что не присутствовал на пиру с самого начала. Юноше очень хотелось не пропустить ни слова из беседы гостей, попробовать поддержать диалог какой-нибудь удачной фразой, и при счастливом раскладе, возможно, получить похвалу отца, и одобрительное снисхождение остальных.

Войдя в летний триклиний, он увидел около шести пар, возлегающих подле стола. В глаза, переливающиеся сверкающим блеском бросились шикарные женские наряды. Искрящиеся жемчужные ожерелья надетые на золотые нити, изящные драгоценные браслеты, причудливые прически с массивными дорогостоящими гребнями, обрамленные тяжелыми серьгами. Истинными украшениями этого ужина, несомненно являлись дамы. Так было положено считать по этикету, и у молодого юноши получалось соответствовать этому требованию. Рядом с ними, как и положено законам того времени, возлегали мужья. Убранство благоверных заметно уступало женской половине, но этот вопрос их особо и не интересовал. В ту пору мужчины мерялись красотою дам и конечно же уровнем благосостояния. То были мужи с веселыми выражениями на лицах, уже несколько раскрасневшиеся от вина, и казалось, чем-то сильно довольные. Все как один переливались статью, и все-таки отдавая должное моде, как и положено занимаемому положению в обществе, облаченные в разноцветные туники, пошитые на последний манер. Еще одной общей чертой мужского электората, являлась тучность и грузность фигур, и лишь Флавиан держался от них особняком. Закаленный походами и лишениями, он, скорее всего, уже не мог достичь этаких «высот» в объемах тела. Недаром Аристотель, когда-то сказывал: привычка – вторая натура. И действительно, старый воин настолько привык питаться на бегу и понемногу, что на длительных пирах испытывал некоторую ущербность от своей неполноценности. Столько есть в течение вечера и ночи, он не мог физически. Хотя, надо отметить, пытался идти в ногу со временем, и соответствовать нынешней моде на обжорство. Его старый друг, Порций Фест, даже взялся помочь в его горе и обучить Флавиана, так сказать, «правильно» питаться. Однако из обучения ничего не вышло, как тот не старался. Не помогали и хитрости из арсенала увесистого толстяка, такие как немножко покушать перед трапезой или техника постепенного увеличения порций. Даже «коронный номер» заключавшийся в том, чтобы незаметно извергнуть проглоченную пищу наружу не возымел нужного эффекта, наградив Флавиана, вечным презрением к данному фокусу и к фокусникам, проделывающим его.