– Господин Островой не может сообщить нам то, чего он не знает, – ерничал Еременко. – Группе, в которой он являлся заместителем командира, предстояло провести ряд диверсий по наводке местной агентуры, о которой наш гость не имеет представления. Как и о самих террористических актах.

– Мне самому это не нравилось, – с усилием выговорил Островой. – Идти вслепую, неизвестно куда и зачем. Но был приказ проникнуть в город, рассредоточиться по квартирам…

– Съемным или явочным? – перебил его Иван.

– Я не знаю. Инструкции полагалось получить позднее.

«Не рановато ли мы их взяли?» – подумал Осокин.

– Товарищ лейтенант, оставьте нас, пожалуйста, – сказал он.

Еременко пожал плечами и вышел из комнаты.

Капитан устроился на его место и оценивающе воззрился на арестанта. Тот выдержал взгляд, но не видел смысла в игре в переглядки, опустил голову.

Бывшему капитану Красной армии было под сорок. Лицо неподвижное, серая кожа одрябла в районе шеи и рта. Под глазами залегли выпуклые мешки. У него было правильное лицо, и сам Островой, как ни странно, не вызывал острой неприязни. Короткие волосы наполовину поседели, пальцы рук подрагивали.

– Будете бить? – спросил он, подняв голову.

– А это поможет?

– Нет. Но если вам нужно, чтобы я срочно что-нибудь выдумал… – Арестант не стал продолжать.

– Избавьте меня от ваших фантазий, Алексей Егорович. Глядя на вас, избитого, я вряд ли получу эстетическое удовольствие. По вашим же словам, вы окончили Подольское училище, начали воинскую карьеру в Киевском военном округе. Потом была неприятность с вашими родственниками по линии жены.

На слове «неприятность» Островой как-то вздрогнул, поднял глаза. В них что-то заблестело.

– Был донос, – проскрипел он. – От сослуживца моего тестя по кафедре. Он хотел занять теплое местечко декана. Доблестные органы даже разбираться не стали, схватили всю семью.

– Не буду с вами спорить, – вежливо сказал Иван. – С материалами дела не знаком, и судить о нем мне трудно. Значит, данная история и послужила мотивом вашего дальнейшего падения?

– Я куда-то упал? – Островой криво усмехнулся.

– Вы изменили своей стране, воинской присяге и перешли на сторону врага, которого клялись бить. Во все времена и при любых правителях подобные действия назывались предательством, нравится вам это или нет. Не надо выдумывать причины, якобы оправдывающие ваш поступок. Это выглядит убого. У товарища Калинина арестована жена. Об этом вам в школе абвера должны были говорить, описывая зверства, происходящие в советских верхах. Это не мешает товарищу Калинину выполнять свои обязанности в советском правительстве. Генерал армии Рокоссовский до войны подвергся репрессиям, был посажен и больше года провел за решеткой, где с ним происходило всякое. Следствие ошиблось, товарищ Рокоссовский вышел на свободу. Вместо того чтобы переметнуться к вашим хозяевам – его ведь тоже обидела Советская власть, верно? – он успешно громит немецкие войска и дойдет с победой до Берлина. Я в этом уверен. Так происходит, когда люди ставят общественное выше личного. А вы ненавидите не только наше государство, но и страну.

– Вы ошибаетесь, гражданин капитан. Я люблю свою страну и хочу ей лучшей участи, чем при вашем кровавом режиме.

– Лучшей участи? – удивился Иван. – Вы же не всерьез, Алексей Егорович? Немцы огнем и мечом прошли по нашей стране, уничтожили миллионы пленных, сжигали деревни вместе с жителями. Этих фактов тысячи, им трудно найти оправдание. Оккупанты разрушили наши города, уничтожили всех евреев. Украина, Белоруссия, западная часть РСФСР – все лежит в руинах. Население согнано в гетто, в концлагеря, отправлено в Германию на принудительные работы. Те, кто остался, боятся пикнуть. Это вы называете лучшей участью? Посмеете заикнуться, что я преувеличиваю?