Кольке почему-то показалось, что отец уже не дышит. Внутри аж все рыдало, и все-таки он сдержался, и спросил самым спокойным образом:

– Он жив?

Врач, которого назвали Владимиром, удивленно глянул, отвесил легкий оживляющий подзатыльник:

– Я же сказал – жив. Не время истерить, Николай. Беги вызывай скорую, тут у соседей телефон.

– Знаю!

Врач крикнул ему вслед:

– Скажи, что черепно-мозговая травма, сбит автомобилем, полная потеря сознания!

– Дом три дробь один, угол Пилотной и Нестеровской, – добавил хозяин дачи.

Колька пробежал по мокрым плитам дорожки, распахнул калитку – и чуть не зашиб какую-то дамочку в черном, блестящем от воды дождевике. Та не упала, но переполошилась:

– Что это? Ты кто? А где…

Колька, понятно, не докладывался, он понесся, скользя по мокрой глине и траве, на дачу номер семь по улице Нестерова, где постоянно жили престарелые родители товарища Луганского, и потому у них давно был установлен телефон. Старики Кольку знали очень хорошо и потому без вопросов допустили в дом. Услышав разговоры – сначала с дежурным милиции, потом скорой, – тотчас спросили, как папа, не надо ли чем помочь.

Колька утверждал, что все в полном порядке – то ли их успокаивая, то ли себя. Вежливо попрощавшись, парень помчался обратно на дачу – и уткнулся в закрытую калитку. «Зачем же они дверь закрючили? Как же врачи зайдут, милиция?»

Его-то самого закрытые ворота давно не смущали, даже такие высоченные. К тому же это знакомая дача, в те времена, пока она пустовала, а Анчутка с Пельменем бродяжничали, тут они тоже хозяйские матрасы потрошили в поисках сокровищ. Поэтому он с той поры помнил про калитку, которая вела в лес и хронически не закрывалась. Парень промчался вдоль забора – так и есть, и калитка на месте, и вертушка та же, которую легко открыть простой палочкой.

Колька проник в дом, миновал темную прихожую, очутился в гостиной, она же столовая – большая просторная комната, отделанная деревом, с выбеленной и отделанной кафелем печью-голландкой. По одной стене шли забитые книгами полки, по другой были развешаны ковры, картины, различные тарелочки-подносики.

Отец лежал на кожаном диване, с уже перевязанной головой. Рядом сидел врач, держа наготове шприц, собираясь сделать укол. Услышав шаги Кольки, обернулись двое других – хозяин дачи, знакомый человек, и дамочка, с которой парень столкнулся в проеме калитки.

– Вызвал? – спросил врач, не поворачиваясь.

– Так точно.

– Молодчина.

И четко, твердо вонзил иглу в отцовскую руку. Колька сглотнул. Почему-то показалось, что рука у папы такая сине-белая, тонкая, опавшая, как у мертвеца. Он отвернулся.

Евгений Петрович, подойдя, молча приобнял, а дамочка немедленно принялась болтать.

Колька вспомнил, где он ее видел – на открытии дороги этой проклятущей, она была среди гостей, с этим вот, Евгением Петровичем. Что тогда, что теперь в какой-то выпендрежной шляпке, только теперь сняла ее, встряхнула черными кудряшками. По комнате поплыл запах и духов, и вина. А может, не от нее, а от стола, накрытого для застолья, было тут и графинчиков, и бутылок немало, хотя тарелок использованных только две. Девица заговорила, быстро, сбивчиво, не совсем внятно:

– Авария, что авария, главное – что жив! Со мной сколько раз так приключалось… ну не так, но все-таки… Иду я из института по Тверскому, и вдруг – бац! – поскальзываюсь и прямиком головой об асфальт. Вы бы видели глаза прохожих – они, наверное, думали, что мне конец. А я что? Встала, отряхнулась, хихикнула и пошла дальше. Ну подумаешь, шишечка на лбу… Правда, даже что-то такое с головой было, минут пять, что ли, вообще ничего не помнила.