– Вы в комнате один спите?

– Да! Жена у себя.

– Продолжайте, что было дальше…

– Лежу, в стену смотрю, а повернуться боюсь… Чую, стоит кто-то в комнате, а дыхания не слышно, стоит и не уходит. А в этот день еще за обедом приживалки дурные…

– Какие приживалки?

– Да живут у меня трое, Христа ради! Ну, так вот, приживалки эти рассказывали, что повадился к ним по ночам домовой ходить. Я над ними тогда посмеялся. «Дуры вы, – говорю, – нету никакого домового, это все бабушкины сказки». А они мне: «Зря вы так, Савва Афиногенович, не гневите духа домашнего, а то и к вам придет…» Вспомнил я ночью их слова, и одолел меня страх. Точно, думаю, домовой у меня за спиной стоит и не дышит. Лежу, не поворачиваюсь, испуг по хребту щекочет. С другой стороны, любопытно стало, а какой он из себя, этот дух дома. Решил набраться смелости и глянуть, все же я мужик, а не баба. Перекрестился малым крестом, каким обычно рот после зевания крестят, ну, чтобы от двери не видно было, потом быстро, аж в спине заломило, развернулся…

Старик замолчал. Глаза его округлились, дыхание зачастило. Руки, которые он держал перед собой, затряслись.

– И что же дальше? – шепотом проговорил фон Шпинне. Несмотря на скептицизм, с которым он относился к словам старика, полковника тоже тронул страх.

– Вижу, дверь нараспашку, – продолжил фабрикант, – а в проеме черный силуэт стоит… Лампа пригашена, толком рассмотреть ничего не могу, лежу и молча наблюдаю. Потом набрался духу и, как приживалки учили, спросил у него…

– Что спросили?

– К худу или к добру?

– И что он вам на это?

– Ничего, стоит и молчит, а время тянется… Сердце в груди – бух-бух, бух-бух. Я с детства так не боялся. – Протасов сунул руку за ворот рубашки и оттянул вниз. – Потом он, силуэт, вздрогнул и пошел к моей кровати, я весь обомлел. Гляжу – черт, да это обезьяна! – Фабрикант тряхнул головой и, криво улыбаясь, хлопнул себя ладонями по коленям. – Подошла к кровати, уперлась в нее и говорит: «Протасов Савва, здравствуй!» А потом давай воздух обнимать…

– Погодите, «Протасов Савва»?! – воскликнул начальник сыскной. – Вы, верно, ошиблись. Не «Протасов Миша»?

– Нет, не ошибся, так она и сказала: «Протасов Савва». Ко мне обратилась. – Фабрикант гулко ударил себя в грудь кулаком. – Точно знала, к кому в комнату вошла и кто сейчас на кровати лежит. А ведь заводная игрушка этого сделать не могла…

– Что было дальше?

– Минут пять, может больше, обнимала воздух, а потом замерла на месте. Встал я, ощупал ее, точно – игрушка! Как был, в одном исподнем, утащил обезьяну обратно в чулан. Запер и спать лег…

– Вы не заметили, когда ощупывали, ключ в ней был?

– Да какой ключ! – возмущенно воскликнул фабрикант и вскинул руки. – Я же вам сказал, что спрятал его… Он у меня в ту ночь под подушкой лежал. Когда обезьяна к кровати подошла, я его нащупал. Вот тут-то меня едва удар и не хватил! Значит, она незаведенная ходит!

Видя, что Протасов уже готов с головой кинуться в омут мистики, да и, мало того, потянуть за собой начальника сыскной, последний решил вернуть гостя к реальности.

– Думаю, кто-то изготовил дубликат. Разве у нас нет мастеров?

– Не знаю даже. Уж больно ключ мудреный, такой не каждый сделает…

– Он у вас с собой?

– Да! – Протасов полез в карман сюртука, вынул отливающий бронзой ключ и передал Фоме Фомичу. Тот взял, осмотрел. Ключ и на самом деле оказался очень сложным: трубчатый, с двумя бородками, да такими хитро изрезанными… Действительно, изготовить подобную отмычку было делом сложным. «Однако, – подумал полковник, – если обезьяна ходит по дому, значит, дубликат все-таки существует». Об этом он сказал промышленнику.