– Клянусь! – произнёс он, и всё в гридне замерло. – Я, Святослав, князь Русский, сын Игоря, князя из рода Сынов Сокола! Клянусь перед Богами рода русского, перед Перуном, Богом своим, и Велесом, Владыкой Зверей! Перед престолом предков моих клянусь! Перед людьми моими клянусь! Перед мечом, от отца мне завещанным! Клянусь не поднимать руки на младшего брата моего, князя Глеба! Если отвернусь я от этой клятвы, пусть удача ратная от меня отвернётся! Если порушу я эту клятву, пусть разрушится всё, что я сделал! Если предам я эту клятву, пусть род мой меня предаст!

С закатной стороны вдруг донёсся глухой грозовой раскат. Ольга и несколько стражников перекрестились, остальные стражники и воины молодого князя осенили себя Громовым Молотом – благо движения похожи, и перепутать легко. Один Святослав остался стоять с поднятым мечом к потолку гридни, расписанному, как стало видно в алых лучах встающего солнца, изображениями рогатого месяца по ту сторону возвышения с Соколиным престолом, самого солнца – между возвышением и дверями – и звёзд с кудлатыми облаками по бокам. Потом неторопливо и торжественно убрал меч в ножны.

– Прошу прощения государей, – все в гридне вздрогнули и обернулись к стоящему на её пороге Синко, – такие клятвы надлежит оглашать в присутствии биричей. И лучше бы – посоветовавшись с ними.

– Я и огласил её при тебе, – хмуровато ответил князь, всё ещё недовольный вырванной у него клятвой.

– Потому что я пришёл сюда сам, – настойчиво продолжал гнуть своё старейшина киевских биричей. – А следовало бы позвать меня. И лучше – прежде, чем давать клятву.

– Я как-нибудь разберусь со своими клятвами без тебя, ученик Стемира, – князь нахмурился ещё больше, а княгиня нетерпеливо добавила: – Ты сюда пришёл только попрекать моего сына данной без тебя клятвой, Синко? Или у тебя есть что-нибудь поважнее для нас?

Синко поклонился в ответ – странно, будто пустому месту между князем и княгиней:

– Я в затруднении, государи, ибо не знаю, начинать с добрых вестей или с дурных.

– С добрых, – устало сказала Ольга.

– Солнце взошло, – произнёс Синко Бирич, глядя в окно гридни, и замолчал.

– Это что, все добрые вести? – не выдержала первой княгиня, старавшаяся не поворачиваться к Синко превращённым слезами в скоморошью личину лицом. – Мы и так это видим, а если ты решил возвещать об его восходе, обвяжись перьями, сядь на забор и кукарекай!

– Нет, не все, княгиня, – невозмутимо промолвил Синко Бирич. – Вот ещё хорошая весть – половине подольской стражи удаётся пока удерживать толпу, кричащую…

Он выудил из-под плаща кусок берёзовой коры и скользнул по нему карими глазами.

– …Кричащую, что государь Святослав велел крещёных бить, а дома их грабить. А другая половина подольской стражи сумела разнять драку у соборной церкви Ильи Пророка на Руче…

– А там-то что?! – охнула правительница.

Синко пожал неширокими плечами под плащом.

– Половина собралась с крестами и образами встречать немецких гостей. А вторая стала кричать, что латиняне…

На свет явилась вторая береста.

– …Что латиняне хуже поганых[8], и обзывать первую половину вероотступниками и двоеверцами, а также бросать в них камни и палки. Убитых всего пятеро, дюжина покалеченных, трое взято стражниками на месте за убийство, остальных будем искать. Исков поступило четырнадцать…

В гридню вбежал встрепанный отрок, отвесил земной поклон невесть кому – видимо, всем сразу, – сунул Синко кусок бересты, поглядел шальными глазами, отвесил поклон и умчался.

– Теперь уже двадцать, – безмятежно сообщил Синко. – И ещё один из побитых скончался.