Она испытывала тот страх, то инстинктивное отвращение, которое всегда испытывает человек при виде умственного расстройства, поскольку увиденная в другом ненормальность вносит в душу человека сомнение в его собственном душевном равновесии. Но в то же самое время она испытывала и сострадание и чувствовала, что связана с графиней некими непонятными ей самой родственными узами. «Может быть, мне следовало бы рассказать обо всем директору. Но ведь если она сумасшедшая, ее запрячут в психушку. И я ее больше никогда не увижу!»
Она встала и несколько минут глядела на себя в узенькое зеркальце над раковиной умывальника при свете лампочки без абажура. «А какой я сама буду в старости? И действительно ли то, чем я занималась с Джино, было любовью? А вдруг она кого-то убила, а теперь вспомнит об этом и убьет меня? Но нет, это невозможно. Ведь ее тогда посадили бы в тюрьму. Она, конечно же, неопасна».
Часам к двум ночи, тяжело ступая, вернулась к себе Валентина. Кармела услышала через тонкую перегородку, как она рухнула на кровать и как жалобно застонали пружины матраса. Потом послышался стук сброшенных с ног туфель.
– Так ты не спишь, принцесса? – раздался голос Валентины.
Дверь, соединяющая их каморки, открылась, и девушка увидела курчавую голову толстухи; прическа ее была несколько растрепана, помада на губах смазалась.
– Скажи-ка, Тина, – спросила Кармела, – у тебя вот много мужчин…
Та хмыкнула и сказала в ответ:
– Даже слишком много.
– И что ты от этого получаешь?
– Деньги, – ответила Валентина. – Ну ладно, пока. Я ложусь спать – устала как собака. Утомляет не занятие любовью. Утомляет хождение.
И она закрыла дверь.
Даже если бы Валентина и была расположена еще поболтать, Кармела чувствовала, что ей не удалось бы из нее ничего больше вытянуть. Да и что, собственно, она хотела узнать? Что искала? Ей хотелось не ответов добиться, а, скорее, сформулировать свои еще расплывчатые вопросы. «Я хотела бы знать… я хотела бы знать…» Ей никак не удавалось сказать самой себе, что именно она хотела бы знать.
Глава VIII
В последующие дни Кармела чувствовала себя одновременно и спокойной, и разочарованной. Казалось, Санциани безвозвратно впала в привычное для нее состояние. Отдельные слова время от времени показывали, правда, что ее мысль, подобно водам подземного потока, следовала по какому-то темному и извилистому руслу, но проследить ход этой мысли было невозможно.
Кармела попыталась было разговорить ее неловкими вопросами:
– Вы ведь знаете Венецию, синьора? Там, наверное, очень красиво…
Ответа не было.
– Как вам повезло, что вы так много путешествовали, – продолжала настаивать она.
– Да, много, – просто ответила Санциани.
У них больше не было этих вечерних разговоров, которые стали столь необходимы для Кармелы. «Я больше ее не интересую. Она обо мне больше не думает», – говорила самой себе юная горничная.
А потом как-то раз после обеда, принеся из прачечной белье, она увидела, как Санциани вкладывала в конверт какое-то письмо. Старая дама вздрогнула и посмотрела на Кармелу.
– Я написала Лидии письмо, – сказала она. – Хочешь, я тебе его прочитаю?
– О, конечно, синьора графиня.
– А что это ты все время называешь меня «синьора графиня»? Что это значит? Ты хочешь меня в чем-то упрекнуть или ты уже пьяна?
– Нет, синьора… – ответила обеспокоенная девушка.
И тут же поняла, что графиня обращалась вовсе не к ней. «Кого же она теперь видит на моем месте?»
– Сядь! Мне не нравится, что передо мной стоят, когда я читаю, – сказала Санциани.
Кармела скромненько присела на краешек кровати. Санциани развернула листки, исписанные крупными буквами, характерными для ее почерка, и нацепила на нос очки в роговой оправе. Одно стекло очков имело трещину в виде лучистой звезды.