– Да уж куда яснее! Но только что я могу ответить? – Фрелих непринужденно пожал плечами. – Цифры эти известны каждому, включая нашего аэродромного кобеля, специально «разговоров на эту тему» никто со мной не заводил, а ведут их все.

– Конкретнее, прошу вас. Мне нужны имена.

– Э, вот это нет! У вас, как я понимаю, есть там свои шпики, раз уже успели насвистеть, с кем и о чем я трепался за выпивкой. Вот пусть они и делают свое дело. А я, уважаемый, никаких имен называть не намерен; и не потому, что там что-то тайное, какая, к черту, тайна, если это у всех на языке; но вот, предположим, назвал я кого-то – капитан Шмидт, лейтенант Майер, – а вы потом этих Шмидта, или Майера, или Мюллера возьмете на цугундер, а на допросе скажете – против вас, мол, имеется показание некоего Фрелиха, – как я после этого буду перед ними выглядеть?

Следователь улыбнулся, покачал головой.

– Вот уж о чем я бы на вашем месте не беспокоился. Вы, Фрелих, достаточно плохо выглядите уже сейчас. Вы попали в чертовски скверную историю. Дело в том, что командование с некоторых пор недовольно настроениями личного состава 4-го воздушного флота – настроениями, скажем прямо, упадническими и пораженческими. Отчасти это может объясняться естественными причинами: ведь именно вашим эскадрильям приходится осуществлять связь с «котлом», и это, вероятно, в конечном счете не может не оказывать известного деморализующего влияния. Но не исключено и влияние вражеской пропаганды. Я буду с вами предельно откровенен, Фрелих. Моему начальству более по душе вторая версия, и поэтому источник этой вражеской пропаганды нам приказано найти и обезвредить, причем найти быстро. Понимаете? Я искренне желаю вам добра, вы молоды – двадцать восемь лет, все еще впереди; не осложняйте же своего положения, помогите нам, и я помогу вам выбраться из этой истории с наименьшим ущербом…

– Это, значит, заложить товарищей вы называете «выбраться с наименьшим ущербом»?

– Послушайте, Фрелих. Вы все-таки, я вижу, до сих пор не поняли главного. Учреждение, в котором вы находитесь, называется военной контрразведкой. Мы работаем в особых условиях, подчас не дающих нам возможность придерживаться обычных норм процессуального права. Вы меня понимаете? Иногда приходится применять методы, которые официально считаются давно вышедшими из употребления. Негласно – но приходится, что же делать. Мне не хотелось бы…

– Да пошли вы к свиньям собачьим с вашими проповедями, – сказал лейтенант. – Закурить есть? – у меня ведь отобрали.

Следователь молча положил перед ним сигареты и зажигалку.

– Словом, подумайте, – сказал он, вставая из-за стола. – В вашем распоряжении пятнадцать минут – если захотите говорить, снимите трубку и попросите вызвать меня.

Он придвинул на край стола телефонный аппарат без диска и вышел. Лейтенант закурил, обвел комнату взглядом – окон не было, потолок низкий, давящий. Да, гнусное помещеньице, вот уж влип так влип. А ведь это конец, подумал он, жадно затягиваясь, отсюда уже не выберешься. Глупо, черт. Хотя не все ли равно? – там ведь тоже не сегодня-завтра. И так чудо, что еще жив! Летающих на «Ю-52» называют смертниками, вполне заслуженно называют. Тихоходные, практически безоружные, эти машины всегда нуждались в сильном эскорте, а теперь какие же, к черту, истребители… Он выкурил подряд две сигареты, потянулся было за третьей, но дверь отворилась и вошел давешний штурмфюрер. А с ним еще двое – борцовского вида, в расстегнутых рубахах и черных бриджах.

– А, старые знакомые, – сказал лейтенант. – Опять вошка приползла?