– Я, наверное, схожу сегодня в лагерь, – сказала она.

– А в будний день тебя пустят? Сходи завтра с утра, в Шандау тогда вернемся послеобеденным поездом.

– Их почти каждое воскресенье заставляют работать, по крайней мере до обеда. Лучше уж попытаюсь сегодня, может быть пустят…

Подав профессору его «кофе» – жуткую ячменно-желудевую бурду, но зато в золоченой чашечке столетнего мейсенского фарфора, – Людмила принесла из кабинета блокнот и маленькую, размером с ручные часики, плоскую серебряную коробочку с печатью.

– Не забудь только надеть этот свой идиотский знак, – сказал Штольниц, развинтив вечное перо. – В какой лагерь писать?

– «Миктен», – подсказала Людмила. – «Миктен-II», так это именуется официально. Тире и римская двойка.

– «Отпускное… свидетельство… – бурчал профессор, покрывая листок острой готической фрактурой. – Настоящим удостоверяю… что занятая в моем домашнем хозяйстве… восточная работница такая-то… отпущена мною до…» Надолго тебе?

– Часов до девяти, наверное, позже все равно выгонят.

– «До двадцати одного часа… на предмет посещения двоюродной сестры… в рабочем лагере «Миктен-II». Бог мой, и это – двадцатое столетие! Имя сестрички указывать не надо?

– Нет, до сих пор ни разу не спрашивали…

Подписав свидетельство, Штольниц развинтил плоскую коробочку, выколупнул оттуда серебряный кружок с припаянной в центре петелькой и, подышав на оборотную сторону, оттиснул печать рядом с подписью.

– Держи, восточная работница, – он вырвал листок, помахал им, просушивая чернила, и протянул Людмиле. – Но ты уверена, что эти визиты в лагерь не опасны?

– Нет, конечно. А даже если бы?

– И это верно. В случае чего, пусть звонят сюда – мало ли, вдруг какой-нибудь усердный болван найдет, что написано не по форме.

– Что вы, господин профессор, с такой печатью и таким грифом! Я, кстати, давно хотела спросить: у нас личные печати бывали только у врачей, а вы – зачем вам такая?

– Помилуй, как это «зачем»! Мне в свое время приходилось составлять очень важные документы – экспертизные акты, свидетельства аутентичности и тому подобное, простой подписи в таких случаях недостаточно. Особенно, если бумаги посылаются за границу. Да, а теперь вот приходится подписывать подобную пакость. Что делать, tempora mutantur – прости, я хочу сказать – времена меняются…

– Это даже я поняла, – улыбнулась Людмила, складывая листок.

Среди дрезденских «остарбайтеров» лагерь «Миктен-II» слыл одним из немногих, где условия были относительно сносными. Было два типа рабочих лагерей: заводские, расположенные как правило на территории самого предприятия, где люди жили в бараках прямо рядом с цехами и месяцами не выходили «на волю», и – в меньшем числе – так называемые резервные, по мере надобности направлявшие рабочую силу то на один, то на другой объект. Заводские лагери мало чем отличались от концентрационных, жизнь в резервных была несколько свободнее.

«Миктен-II» был резервным лагерем. Людей оттуда посылали работать то туда, то сюда, иногда большими командами, иногда по два-три человека. Поскольку конвоирование таких мелких групп до места работы и обратно было практически неосуществимо (конвоиров не напасешься), большинство миктенцев ходило на работу и с работы без надзора. Вечером, по дороге в лагерь, это давало возможность подработать на стороне: отвезти тяжелую кладь на ручной тележке, ссыпать в подвал уголь, вымыть тротуар перед домом. Жительницы Дрездена охотно пользовались услугами случайных помощников – редко в какой семье оставался трудоспособный мужчина, а расплачивались обычно хлебом или талонами на хлеб. Так что и с питанием в резервных лагерях было получше.