Дорнбергер, посмеиваясь, достал из портфеля нераспечатанную пачку «Юно».

– Почему «Юно» круглые? – задала девчонка рекламный вопрос и, подмигнув, тут же ответила на него не менее общеизвестной непристойностью. – Покорнейше благодарю, майор. Далеко ли изволите держать путь?

– К победе, уважаемая, куда же еще.

– Наконец-то истинно германский ответ! А то, знаете, кругом одни пораженцы. Я вот к чему – с поездами сейчас сами знаете как; если до вечера уехать не удастся, так у меня жилье тут рядом. Мать работает в ночную, сестренок-братишек нет, все тип-топ. А?

– Сколько тебе лет? – полюбопытствовал Дорнбергер.

– Мне-то? Шестнадцать, а чего? Я знаете какая развратная, – объявила она с гордостью. – Мне известны сто способов!

– Неужто целых сто? Скажи на милость, а я и не подозревал, что их столько. Привык как-то обходиться одним. Ты что же, здесь работаешь?

– Надо ведь помогать героям фронта, – объяснила она, закинув ногу на ногу и отводя от губ сигарету жестом Марики Рёкк, играющей даму из высшего света. – Пошлют к Хейнкелю или на «Крупп-Грузон», там и вовсе сдохнешь! Через два года я смогу в зенитчицы, – у тех жизнь шикарная, а пока тут на сцепке… Ну так как – организуем это дело? Помоюсь после работы, переоденусь, и – зиг хайль!

– Да нет, боюсь, ты меня найдешь дилетантом. Мы лучше давай вот что сделаем – я дам деньги и запишу номер поезда, а ты мне организуй билет, хорошо? Ты ведь знаешь, к кому тут обратиться.

– Знать-то я знаю! А сигареты еще есть?

– Нет, только талоны.

– Сойдет, можно талонами. Эту пачку я забираю, и гоните еще на две.

– Помилуй, это же просто грабеж!

– Да вам чего, собственно, требуется – ехать или сидеть тут на заднице и курить свои сигареты?! Ну и сидите на здоровье!!

– Хорошо, хорошо, только визжать не надо… – Дорнбергер отделил требуемое количество талонов и отдал девчонке вместе с вырванным из записной книжки листком, где написал номер поезда и станцию назначения. Когда та удалилась, насвистывая модный шлягер и узывно виляя тощими бедрами, он подумал, что разумнее было бы талоны не отдавать. Скорее всего, паршивка и не пойдет ни за каким билетом, а сейчас будет рассказывать о доверчивом простофиле.

Ну и черт с ними со всеми, решил он, имея в виду обеих сразу. Билет в Берлин у него есть, дождется следующего поезда и уедет, а в Эссен можно дать телеграмму. Пусть-ка изложит свой «крайне важный вопрос» в письменном виде. Он достал письмо, перечитал, украдкой понюхал и фыркнул с неодобрением. От запятых отказалась, поскольку все равно не умеет ими пользоваться, но чтобы бумага была не надушена – это никогда. И эти английские словечки, это идиотское написание имени без конечного «ха» – Эрик вместо Эрих, – вероятно, кажущееся ей таким изысканным! «Вечная женственность», пропади она пропадом…

Он доел бутерброды, допил согревшееся и ставшее от этого еще более мерзким эрзац-пиво и собрался было снова идти к бараку, чтобы узнать насчет ближайшего берлинского поезда, как вдруг услышал голос развратной сцепщицы.

– Эгей, группенфюрер! Алли-алло! – визжала она, высовываясь из окна багажного отделения. – Шпарьте сюда, быстро!

– Ну, билет я организовала, – сообщила она, когда он подошел, – но только кассирше тоже чего-то надо дать. Я ей не стала говорить, что у вас есть табачные талоны, а как насчет этого?

Она состроила гримаску и потерла большим пальцем об указательный. Дорнбергер кивнул, полез за бумажником.

– Хватит с нее пяти марок, – объявила сцепщица. – Нечего их баловать, все равно половину билетов разворовывают! Знаете, сколько надо отвалить, чтобы устроиться на железной дороге в кассу? Зато и живут они – как бог во Франции, вот чтоб меня завтра разбомбило! Я сама знаю одну кассиршу, которая курит только американские сигареты, трофейные, и окурки кидает на землю – вот так запросто, а картошку каждый день жарит на сливочном масле… Ну, ладно! Проездные документы у вас в порядке? А то, может, вы вообще шпион, я почем знаю, верно? Давайте сюда, и пошли. К самой кассе не подходите – подождете меня вон там…