– Сэр! Бадур хочет идти вниз! – донесся до меня голос портера. Интонация была интересной – в ней наполовину угадывался вопрос, наполовину – каприз. Он словно давал мне понять, что пока еще спрашивает моего разрешения, но очень скоро просто объявит мне о своем решении.

У меня не было сил подыскивать в уме ругательства, и в ответ я лишь дернул веревку. Потом прислонился лбом к стене и мысленно сказал ей: «Что ж ты делаешь со мной, гадина?» Клюв ледоруба несильно тюкнулся о камень, высекая искру. Черные круглые очки припорошило снегом, и я почти ослеп. Поднял руку еще выше, снова опустил клюв на камень и провел им сверху вниз. Не вовремя загудел зуммер радиостанции. Меня вызывал базовый лагерь. Руки держали на себе мою жизнь, и я не мог даже протереть стекла очков, не то что вынуть из чехла радиостанцию.

Ледоруб сам нашел полочку и зацепился за нее кончиком клюва. Она была столь ничтожна, что ее по размерам можно было сравнивать с прыщом на физиономии подростка, и все же ледоруб крепко насел на нее, и я постепенно перенес на него вес тела.

Теперь я мог перевести дыхание и оглядеться. Подо мной разбухал, раздувался, будто в гигантском котле, белый пар, кажущийся плотным, как ватные комки. Он, преследуя нас, постепенно взбирался по стене, обросшей огрызками скал, словно шипами. Еще полчаса, от силы сорок минут – и облако поглотит нас, лишив возможности ориентироваться.

Я снова задрал голову, подтянулся на ледорубе, царапая кошками стену, и чудом сумел ухватиться за свободный ото льда карниз. Потом произвел какой-то немыслимый акробатический трюк и закинул на карниз ногу.

– Гора слушает! – хрипло произнес я в микрофон, сорвав с лица кислородную маску.

– Где вы опять застряли, сэр? – вопил под карнизом Бадур.

Я лежал на узком карнизе, одной рукой сжимая радиостанцию, а второй ввинчивая ледовый крюк в гигантскую линзу.

– Гора! Ответьте Базе! – запищала радиостанция слабым голосом.

– Уже ответил! Кто говорит?

Крюк ввинчивался с трудом. На каждом обороте ледяная глыба издавала оглушительный треск. Трещина тонкой лентой разделила ее надвое и стала напоминать белый шелковый шарф, вмерзший в лед. Радиостанция представилась женским голосом:

– Дежурный радист.

– Гималайский аферист! – не сдержался я, узнав Татьяну Прокину, эту странную девушку, появившуюся в лагере буквально за день до выхода Родиона на гору. – Представляться надо! Дай микрофон Креспи!

– Не хами, – почти по-родственному посоветовала Прокина.

От моего дыхания решетка микрофона покрылась инеем, который студил губы. Я затянул крюк до упора и навесил на него карабин с оттяжкой, намертво пристегивая себя к ледяной глыбе.

– Стас, где вы? – сухо покашливая, спросил Креспи.

– Двадцать тысяч футов, – не задумываясь, ответил я. – До третьего лагеря не больше часа ходу, но видимость нулевая, ветер срывает со стены… Послушайте, Креспи, посадите у станции вместо Татьяны самого тупого шерпа, мне с ним легче будет изъясняться!

Я забыл, что радиостанция в базовом лагере оснащена громкоговорителем.

– Все будет о'кей, – ответил Креспи нейтрально, чтобы не обидеть ни меня, ни Татьяну, наверняка стоящую рядом с ним. – Почему вы не идете на жумарах?[4]

– Потому что веревок нет! – ответил я, переворачиваясь на другой бок и глядя с карниза вниз. – Здесь стена чистая, будто никто до нас ее не проходил!

Некоторое время радиостанция ловила только шум помех. Я представлял, каким недоуменным взглядом смотрит Креспи на Татьяну, а у той взгляд еще более недоуменный, если не сказать глупый, потому что она не понимает и в принципе не может понять сути проблемы.