Наконец водитель успокоился и взялся за ручку передач. Должно быть, он решил, что вел себя по отношению к девушке универсально, безошибочно для любого случая. Вежливость – она еще никому не вредила.

Бордовый «Понтиак-Трансспорт», похожий то ли на крысу, то ли на торпеду, мчался по магистрали, мягко покачиваясь на рессорах. Мы с Татьяной таяли на заднем сиденье, и казалось, что в длинном и просторном салоне, кроме нас, нет больше никого. Водитель рулил где-то впереди, почти полностью скрытый спинкой и подголовником. Наверное, раньше он был то ли автогонщиком, то ли летчиком-истребителем, и понятие быстрой езды стало для него относительным. Машина уподоблялась тяжелому управляемому снаряду.

Я рассказывал водителю о том, как прервалась связь с Родионом, как я нашел пустую палатку и обрывок веревки. Водитель цокал языком, качал головой и с любопытством поглядывал на Татьяну в зеркальце заднего вида. Татьяна молчала, не комментировала мой рассказ и не перебивала меня. Она сняла траурный платок и стала теребить красный бантик, привязанный к кончику своей косы. В конце концов она развязала его, распушила, превратила в мохнатый клубок шелковых ниток.

С ней что-то происходило. Казалось, что черный платок, в котором она собиралась маскарадничать перед водителем, вдруг заставил ее поверить в гибель Родиона. И мой рассказ – короткий и убедительный, и выражение растерянности на лице водителя, и унылый мартовский пейзаж, в котором главенствовали серые цвета, стали последними и самыми весомыми аргументами.

«Обломал я девочке надежду! – думал я, поглядывая на нее. – Что ж, надо учиться и горькие пилюли глотать. Надеялась, что все сложится само собой – раз, два, и богатый жених в кармане! Невеста наследника миллионера – это так зыбко и звеняще-хрупко, это бокал из тончайшего стекла, стоящий на краю стола. И у стола вдруг подкосились ножки…»

Мы проскочили Ржев. Татьяне стало жарко, и она сняла с себя пуховик.

– Что же теперь делать? – произнесла она и вдруг испуганно посмотрела по сторонам, словно ехала в общественном транспорте и пропустила свою остановку. – Господи, что же теперь делать?

Это был тот случай, когда утешить невозможно. Что я мог ей сказать? Не переживай, приедет в Арапово Поле еще один миллионер – выйдешь за него. Этих миллионеров в Араповом Поле скоро как собак нерезаных будет! Ведь Арапово Поле – центр мировой иммиграции, все толстосумы земли спят и видят себя гуляющими по съежившимся улочкам, огороженным замшелыми покосившимися заборами, по которым плывет неровный колокольный лязг от пьяного звонаря.

«И с чего это вдруг князь решил отдать ее замуж за Родиона? – думал я, глядя на профиль девушки. Ее открытый выпуклый лоб, чуть приподнятый кверху носик и пухлые губы почему-то хотелось вымазать в сметане, а потом слизать. – Между ними – космос. Они мыслят в разных операционных системах. Они видят мир абсолютно по-разному».

– Ты думаешь… думаешь, что надеяться уже не на что? – спросила она, мокро взглянув на меня.

Ее шерстяной свитер линял, и влажные ладони Татьяны были облеплены шерстинками. Я держал ее руку, словно заячью лапу. Первый раз за время нашего странного знакомства она говорила со мной нормально, без злой иронии.

– А что изменить? – пожал я плечами. – Все сроки вышли. Человек не может выдержать на такой высоте больше трех дней. Даже если у него будет достаточно кислорода и еды.

– Ты говоришь правду?

– Я не хочу давать тебе пустых надежд.

– А как он умер? – спросил водитель, глядя на нас в зеркало. – Замерз?

«Если бы я дал из Катманду телеграмму, – подумал я, глядя на синие щеки водителя и его оттопыренные уши, – то не надо было бы сейчас произносить это гадкое слово».