Но представляла я не насилие. А секс. Неистовый, потный, яростный…

Мои распутные мысли прервал ритмичный, веселый голос:

– Как замечательно видеть, что вы так хорошо ладите.

Как громом пораженные, мы оба выпрямились и повернулись на звук.

Похожая на темноволосую ведьму Аэндору[46], Амалия стояла в открытом дверном проеме с легкой улыбкой на тонких ярко-розовых губах.

– Перестань тяжело дышать над нашей гостьей, Титу́.

Когда он низко зарычал, она улыбнулась шире.

– Боже, как же ты всполошился. Возможно, вам обоим стоит немножко остыть в бассейне.

С этими словами она развернулась и побрела прочь, оставив нас наедине, чтобы мы могли обменяться долгими беспокойными взглядами. После этого Люсьен ретировался. Как только он ушел, мои плечи опустились, и я судорожно вздохнула. Этот мужчина слишком хорош. И Амалия оказалась права. Для того чтобы остыть, мне определенно требовался долгий заплыв.

Что там говорят о самых продуманных планах? Я провалил свой план держаться подальше от Эммы к чертям собачьим. Хуже того, Мами́ поймала нас… за обсуждением… и подумала, что знает что-то, чего на самом деле не знала. И я понял, что теперь она станет просто невыносимой.

Я месил тесто, проталкивая его ладонями, а затем снова и снова подминал прохладную, пружинящую массу пальцами. Это гипнотизировало. Я в этом нуждался.

Когда моей жизнью был хоккей, я выплескивал свое разочарование на льду. Даже если приходилось, зашнуровав коньки, идти туда одному. Я мог проводить там часы, просто катаясь.

Не в силах справиться с собой, я закрыл глаза и погрузился в воспоминания. Я почти чувствовал морозный воздух на своем лице, легкое скольжение коньков. Почти мог слышать стук клюшки по льду, ощущение удара по шайбе.

Грудь сдавило. Сильно.

Черт.

Открыв глаза, я вернулся к замешиванию теста, поднимал его и с силой шлепал о стол. Я выбрал дрожжевой хлеб для сэндвичей, зная, что тесто потребует много времени на замес, чтобы получилась клейковина.

С некоторых пор это стало моей терапией. Выпечка и, что менее ожидаемо, готовка. Точность и концентрация, необходимые для создания чего-то действительно исключительного, переполняли мой мозг и не оставляли места для других темных извращенных мыслей. По крайней мере, на какое-то время.

Но я не мог выкинуть Эмму Марон из головы. И это стало проблемой. Я сам виноват, что продолжил с ней общаться. Но что я мог сделать, когда вошел в свой временный дом и обнаружил волшебную принцессу, озиравшуюся по сторонам с широко раскрытыми голубыми глазами? Я должен был прогнать ее с моей территории. Мне казалось, она легко испугается и убежит.

Вместо этого она раскрыла мой блеф и заставила меня желать ее еще больше. Она хотела знать, имеет ли значение, кто именно видел меня голым. Как будто могли возникнуть сомнения.

Я заметил ее, стоявшую на балкончике, в тот же момент, как вышел к бассейну. Испытал легкий шок, но это меня не остановило. Знание того, что она наблюдает, вызывало возбуждение, легкий трепет в моей спокойной, размеренной жизни. Я даже подыграл ей, выйдя из бассейна так, чтобы она все увидела. Меня это не завело, не совсем. Прошлой ночью у меня на сердце лежала слишком большая тяжесть старых воспоминаний. Но этот момент вызвал нечто другое, нечто выходящее за пределы кипящей ярости и разочарования, которые я обычно носил с собой.

Когда я поднял взгляд и обнаружил, что она ушла, я почему-то разочаровался. Глупо. Несмотря на наши горячие дискуссии, я не собирался предпринимать что-то в отношении Эммы. Просто хотел быть один.

Да уж, я стал настоящей Гретой Га́рбо