Только этому не суждено было случиться. Я так погрузилась в собственное горе, что не обратила внимания на звуки из квартиры, пока практически не уткнулась в них. И под «ними» я имею в виду Грега и молодую официантку, которая два дня назад подавала нам ужин.

Это и вправду довольно странно – наблюдать задницу своего бойфренда между широко раздвинутыми бедрами другой девушки. Неужто он и на мне так же выглядел? Потому что, должна сказать, смотрелся он весьма нелепо, толкаясь там, будто обезумевший кролик. Если честно, мне никогда не нравился этот его метод. Я редко кончала, когда он долбил меня так, словно я кусок мяса. Его партнершу это, кажется, устраивало. Может, она притворялась, а может, и правда наслаждалась происходящим. Как бы то ни было, ее восторженные крики стихли, едва она заметила меня. Лицо стало белым как простыня.

К сожалению, Грегу понадобилось чуть больше времени, чтобы понять, что она застыла под ним. Он всегда был слегка эгоистичным любовником. Когда Грег наконец заметил меня, на его лице не дрогнул ни один мускул. Он оставался спокойным, как удав, наблюдая за мной через плечо и даже не пытаясь слезть с девушки.

Тишина обрушилась будто молот. Или топор. Почему нет? В этот день топор мог загубить больше чем одну вещь. Грег дважды сглотнул, его взгляд скользнул по мне. Словно он не мог до конца поверить, что я здесь. В моем собственном доме.

Когда Грег заговорил, его голос немного дрогнул:

– Ты рано.

Я могла сказать многое. Или даже закричать. Заплакать. Но я стояла там, совершенно онемевшая. Поэтому сказала единственное, что смогла:

– Забавно, а мне кажется, я как раз вовремя.

И вот так просто моя бережно выстроенная жизнь, которой я так гордилась, превратилась в кучу пепла.

Лишь одну истину я усвоил в жизни: нежная забота любящей женщины – лучшее спасение, когда твоя душа разбита. Конечно, я не думал, что женщина, к которой я побегу, – это моя бабушка. Да, она всегда любила меня. И да, ее дом, Роузмонт, всегда служил мне отличным убежищем. Но печальная правда заключалась в том, что у меня больше ничего не осталось. Моя невеста ушла, карьера сгинула, и я оказался сломлен.

Итак, я остался в Роузмонте. На побегушках у бабули. Такой вещи, как приватность, для нее никогда не существовало. Вмешательство не ее второе имя, но должно быть им.

Ее чудный, музыкальный тон голоса удивительным образом пересилил звук молотка.

– Мне сказали, что кто-то создал чудесную штучку под названием «пистолет для гвоздей», Титу́.

Подавив вздох, я отложил молоток и, повернувшись, обнаружил бабулю стоящей у основания лестницы. Она положила руки на широкие бедра, а ее тонкие красные губы изогнулись в нежной, но укоризненной улыбке.

– Мне нравится молоток.

Ее зеленые глаза озарились блеском.

– Мужчине не следует так сильно привязываться к своему инструменту, отгораживаясь от всего остального мира.

Господи Иисусе. Вот такой теперь стала моя жизнь – сплошные улыбки сквозь зубы в попытках выдержать развратные шуточки от моей грешной бабушки.

– Ты что-то хотела, Мами́[6]?

Не сумев вывести меня из равновесия, она вздохнула, и ее плечи поникли. Она надела один из своих шелковых восточных халатов, и, когда поднимала руки в негодовании, это выглядело так, словно внутри оранжево-синей занавески торчит маленькая голова.

Я подавил усмешку. Если бы она догадалась, почему я улыбаюсь, то весь остаток дня пребывала бы в ярости.

– Ты помнишь Синтию Марон?

– Не особо.

– Она моя очень дорогая подруга. Ты встречал ее однажды, когда тебе было пять.

Типичная Мами́, социально-активная бабочка, порхающая от человека к человеку и помнящая всех, кого когда-либо встречала. Я даже не стал говорить, что не у всех есть подобный талант.