Моментально лечить обнаруженный во мне рак сразу не удалось. Для операции по удалению больного куска печени было уже поздно, опухоль выросла из тех возможных для удаления двадцати пяти процентов. Необходимые препараты для начала химиотерапии тоже пришлось ждать почти месяц. Покупку новых, за свой счет, я Мише сделать не разрешила. Для этого пришлось бы лишиться нашей квартиры.

Как я проводила все это время ожидания? Продолжала существовать. Каждый день терзая себя мыслями о грядущей смерти, о бесцельно прожитой жизни, о том, сколько всего я могла бы еще сделать и почему все это произошло со мной. О том, что я натворила. Миша ежедневно внушал, что болезнь излечима и что не стоит глушить себя, нужно думать только о хорошем. Жизнь не кончена.

Пыталась. Не получалось. Разве можно заставить себя думать о хорошем, когда ты умираешь? Испытывая ежедневную физическую боль? Внутренние самотерзания.

Последние несколько дней у меня полностью пропал аппетит. Я не хотела есть. Не хотела ничего. Только страх приближающейся терапии мучительно оставался комком в моем горле. «Тебе нужно нормально питаться», – Миша с силой заставлял меня есть. Как ему объяснить, что я потеряла вкус не только к еде? Ничего не хочу, я боюсь.

Нужно ли бороться? Наверное, да. Я ведь не успела еще столько сделать. Не успела показать Мише, как сильно его люблю. Дети, конечно же, я должна родить ему их. Он так этого хочет.

Он был сосредоточен. Остался сидеть в коридоре, в палату его не пустили. Эти воспоминания, они никогда не покинут меня. Лежу на больничной койке, и девушка в белом халате медленно вводит мне иглу в вену. Чувствую эту тянущуюся неприятную боль, словно при медленном нажатии на больной зуб, отдающуюся глубоко в моей голове. Лейкопластырь закрепляет в неподвижном положении иглу. Врач посмотрел на меня и, кивнув головой, начинает вводить мне в вену химикаты. Они должны отравить опухоль, попутно убивая все живое во мне. Как мне хочется почувствовать Мишину ладонь, сжать ее. Как же страшно.

Язвенно-жгучая, выжигающая все вокруг себя жидкость неторопливо начала втекать мне в вену. Кровь моментально подхватила ее и понесла, поглощая в себе, прямо к сердцу. Медленно, капля за каплей, химия растворяется в моей крови, полностью накрывая колющим онемением сначала руку, разрезая ее выемкой вен, постепенно чернеющих от яда, бегущего по ним. С ужасом жду, когда леденящее онемение затронет сердце. Оно замирает и, проводя через себя яд, отправляет его дальше по организму. Я словно дерево, корни которого обжигают огнем, продолжаю быть неподвижной, но с каждой влитой каплей все больше и больше ответвлений моих кровеносных вен и артерий болью прорисовываются у меня в голове. Паутина боли перед глазами, каждый затронутый участок.

– Постарайтесь подумать о чем-нибудь хорошем.

Совет доктора, который видит не в первый раз эти мучения. Как можно подумать о чем-нибудь другом? Как отвлечься от медленно распространяющейся боли по каждой клетке организма? Стараюсь выловить из памяти хоть какие-то воспоминания, попробовать отстраниться и очутиться в каком-нибудь ясном и добром дне своей жизни. Ничего не приходит. Перед глазами так же стоит чувственная карта моего исполосованного черными потоками яда тела. И жгучая пронизывающая боль. Дьявольская пытка.

Сколько прошло времени? Первая химиотерапия не самая длинная. По астрономическому времени. Только вот в сознании она протекает будто бы вечность. Я не могла встать. Меня не могли долго держать в больнице. Миша помог мне выйти из палаты. Он всегда был моей опорой. Медленно передвигаясь по бесконечным коридорам, мы шли к выходу. Я хотела вдохнуть воздух, чистый от химических запахов больницы. Смешно, а ведь он действительно отличался по ощущению от того, который окружал нас несколько часов назад. Видимо, так всегда, после перенесенных мучений, мозг перестраивается таким образом, чтобы в минимальное время вернуть человека к нормальной жизни, вытащив душу из окружившей болевой ямы, возвратить силы в ослабевшее, выбитое муками тело, вырывав из окружающего мира все то прекрасное, что не замечалось прежде.