Я подошла к автобусу и помахала рукой водителю – дяде Саше – веселому дядьке лет под пятьдесят. Он улыбнулся мне в ответ и выглянул в окно:

– Давно тебя Флоруся не было! Едешь сегодня?

– Ага! – Кивнула я.

– Может, сегодня в кабине поедешь? Погодка-то нынче не самая приятная. Для такой худышки всегда место найдется!

– Спасибо, я как всегда поеду. А то кто-нибудь возмущаться начнет, крик поднимет.

– Из-за этого не переживай. Дебоширы быстро выйдут из транспорта!

– И все-таки я как обычно. Давно не ездила – хочется прокатиться.

– Ладно! Держи тогда плащ, а то замерзнешь, да и перепачкаешься вся – дороги сегодня сильно развезло! – Дядя Саша протянул мне в окно свернутый плащ палатку.

– Спасибо. – Поблагодарила я водителя, завернулась с ног до головы в тяжелый непромокаемый плащ и заняла свое место – посередине. По бокам было еще два места, но желающих там ехать пока не нашлось – все до сих пор пытались протиснуться в салон.

– Все! Закрываю двери! – Объявил дядя Саша. – Автобус не резиновый! – Двери со скрипом закрылись. Тогда по приставной лесенке люди полезли на крышу. Там было около десяти сидячих мест, стоять на крыше строго воспрещалось. Скоро и там все было занято. Спустя пару минут и по бокам автобуса не осталось свободных мест. Я уже подумала, что придется мне ехать спереди одной, как вдруг раздался вопль:

– Дядя Саша, подожди! – Из-за угла дома выбежали два парня – один долговязый, а другой, по сравнению с ним почти коротышка.

– Ух, ты Флоруська! – Удивился один из них. Давно тебя было не видно. – Соскучились уже. – Развязно объявил долговязый Петька. Он жил в соседней с нашим домом пятиэтажке и слыл шалопаем и хулиганом. Но, на мой взгляд, он ничего плохого не делал. Подумаешь, вечером любил песни во дворе попеть допоздна! Так пусть поет! Голос у него был приятный, и я нередко засыпала, убаюканная его песнями. Но многим добропорядочным гражданам это не нравилось и они в глаза и за глаза называли Петьку хулиганом и дебоширом. Его друг – коротышка Ленька стал хулиган лишь потому, что был закадычным другом Петьки и был повсюду с ним. Даже здесь, хотя ему вовсе не доставляло большого удовольствия ехать впереди автобуса – он ехал, чтобы не отставать от друга.

Парни сели на оставшиеся свободные сиденья, опустили фиксирующее устройство, дядя Саша выглянув в окно, убедился, что все пристегнуты, и автобус, тяжело скрипя, неторопливо тронулся и медленно поехал, оседая под тяжестью набившихся, как селедки в бочку, пассажиров. Парни вокруг меня балагурили, что-то кричали друг другу, но смысл их слов до меня не доходил. Во-первых, из-за двух капюшонов, надетых на голову, а во-вторых, я еще окончательно не проснулась… Меня не смогли разбудить даже холодное утро и колючий дождик, хлеставший в щель капюшона, которую я оставила, чтобы дышать. Неторопливый бег автобуса меня убаюкивал. Я нисколько не боялась ехать на своем месте. Когда-то боялась, а теперь – нет. Страх прошел, когда я вдруг поняла, что каждому смерть предопределена заранее. Все расписано уже давным-давно, и ничего не изменить. Если тебе суждено утонуть, то ты не разобьешься, упав даже с огромной скалы. А если смерть уготовила тебе смерть от какой-нибудь легкой простуды – ее тоже не избежать. Можешь всегда закрывать все форточки, надевать в ненастную погоду шарф и калоши, или наоборот закаляться, и даже в самые лютые морозы ходить в легкой одежде – все равно простуда подкараулит тебя, бросится из-за угла и завершит то дело, которое ей поручила смерть. В общем, по словам, бабушки у меня был фаталистический взгляд на вещи. Бабушка говорила, что все в наших руках, а я верила, что судьба лишь дает нам эту иллюзию – иллюзию самостоятельности, а на самом деле вся наша жизнь давно была прописана ей в какой-нибудь толстой книге. Вся жизнь, до мелочей… Я пришла к этому мнению внезапно. Тогда мне было семнадцать лет. Я, окончив, обязательные пять классов работала в конторе. Как всегда в перерыв, я отправилась погулять. Было лето, но сильный ветер дул с севера, гоняя по небу грязные лохмотья туч. Далеко идти не хотелось, и я решила прогуляться по городской плотине. Этому сооружению было уже более трехсот пятидесяти лет, а оно все еще стояло – служило городу. Народа практически не было – все предпочитали провести обед где-нибудь в трактире, поближе к огоньку.