Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин).

Народный комиссар по военным делам

Н. Подвойский.

Управляющий делами Совета Народных Комиссаров

В. Бонч-Бруевич.

Секретарь Совета Народных Комиссаров Н. Горбунов.

Закончив читать, агитатор обратился к станичникам:

– Всякий трудовой казак, который сбросит с себя иго калединых, корниловых и дутовых, будет встречен братски и найдет необходимую поддержку со стороны Советской власти. Советская власть стои́т и стоять будет за трудовое казачество. Советская власть – это ваша власть, товарищи. Неужели вы против Советской власти, товарищи?

– Мы не против, – отвечали из толпы. – А землю вы нашу не тронете? А то ходят слухи, что отбирают её. Не вами дадена, не вам и отбирать.

– Да зачем Советской власти отбирать вашу землю? Разве мало земли у помещиков и коннозаводчиков? Вот эти земли и надо отдать малоимущим казакам и крестьянам.

– Это иногородним что ли?

– А что же они не люди, по-вашему? Земли на всех хватит.

– Так помещики и коннозаводчики тоже вроде как казаки.

– Казаки. Но, прежде всего, они классовые враги трудового казачества.

– Если у коннозаводчиков земли отобрать, то казаки без лошадей останутся.

– Не останутся, Советская власть не позволит. И скоро грядёт Мировая революция. Всех буржуев скинем и мирно заживём. Не будет войн, товарищи! А землю тракторами пахать будем, а не лошадьми.

– Так мы землю на волах пашем.

– Это не важно – будите на тракторах.

В толпе казаков стоял бывший военный фельдшер, а ныне бывший подъесаул Кубанского Третьего Линейного казачьего войска Иван Лукич Сорокин. Рядом с ним стояли и слушали агитаторов его отец Лука Илларионович, брат Григорий, жена брата, мать Дарья Фёдоровна и жена Лидия. Сорокин стоял, слушал, перекатываясь с носка на пятку и теребя пышные усы что-то обдумывая.

– Что ж, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Или лоб разобью или на всю Россию загремлю.

Сорокин пробирался сквозь толпу в своей чёрной черкеске с малиновой обшивкой, в чёрной папахе, при оружие, как будто только что вернулся с фронта.

– Станичники! Неужели мы позволим опять офицерью над собой изгаляться? Опять будем терпеть унижения или как?

– Ты же сам офицер, Иван. Подъесаул.

– Так что? Я эти погоны кровью добыл. А какой-нибудь прапорщик-мальчишка будет мне тыкать, что я не так делаю, он, видите ли, белая кость, дворянин, я простой казак.

В этом станичники засомневались: уж чего-чего, а помыкать собой Сорокин не позволит. Но так, по существу он прав.

– Короче, – продолжал Сорокин, – я считаю, что нужно поддержать Советскую власть. Слышали? Немцы идут на Дон, а кадеты на Кубань. Неужели мы это позволим? Я прямо сейчас начинаю формировать красных революционных казаков, под своим командованием. Тот, кто мне верит, прошу записываться. Но записываться лишь только тех, кто имеет строевого коня и может экипироваться для походной боевой жизни.

Сорокина его земляки знали хорошо, ему верили. Знали как он, офицер, не зазнался, а помогал своим. Когда летом 1917 года полк перебросили в Финляндию, а двое казаков по ранению находились в Петропавловской, так Сорокин добился, что бы им перечислили причитавшееся им денежное содержание.

После обеда у Сорокиных разгорелся спор или дебаты, как выразился Иван. Споры эти вспыхивали от случая к случаю с тех пор, как Иван бежал из Новочеркасска от власти Каледина в родную станицу, а в Армавире, где Григорий служил жандармским офицером, установилась Советская власть и жандармов упразднили, чем вынудили его с семьёй переселиться к родителям.

– Зазря ты, Иван, в это ввязываешься, – сказал Григорий, – голову потерять можно.