– Как он это снял? – недоуменно вопросил Макс, застыв рядом со мной в позе мыслителя. – Фотошоп? Типа, двойная экспозиция?

Он задумчиво поглаживал подбородок, с подозрением изучая фотографию. Я слегка усмехнулась, ощущая, что граница меж небом и листом окончательно растворилась.

– Или нет. По-моему, все дело в камере, – произнес он через минуту. – Ну, ничего так, ничего… Хотя почему лист? Почему на фоне неба?

Я закатила глаза.

– Не препарируй замысел творца. Просто этот таинственный Хогарт – настоящий гений, – сказала я. – И это не камера, а его глаз – волшебный объектив, через который все видится совсем иным.

– Звучит как вступление к пресс-релизу. Вы тут на нем помешались все. Нет, как он снял так, что небо кажется таким просачивающимся… Да ну, тут не обошлось без фотошопа.

– Макс, ты не видишь за деревьями леса, – всплеснула я руками в отчаянии от его буквализма. – Дело не в средствах, а в идее. В воплощении задумки. В особенности видения, в конце концов.

Тот только набычился и пробурчал что-то про здоровую критику.

Каждую весну я с нетерпением ждала этой выставки. Возвращаясь в галерею уже в четвертый раз, я уяснила, что Хогартом правят какие-то только ему понятные мотивы. Он всегда выставлял свои работы в начале апреля. Он никогда не появлялся сам. Все его снимки были связаны только с Амстердамом.

Иной раз зимним вечером я вдруг вспоминала его фотографии и думала: что этот человек делает сейчас? Наверное, проявляет снимки или же наводит на кого-нибудь объектив камеры, ловя очередное упоительное мгновение. Я представляла Хогарта очень одиноким седым мужчиной с отсутствующим взором и чутким восприятием.

Насчет чуткого восприятия я была уверена на сто процентов.

Мне казалось, что он должен быть достаточно стар. В его снимках слишком отчетливо проступало ощущение времени.

– Кто он вообще такой? – словно уловив мои мысли, поинтересовался Макс.

– Он просто… Хогарт. Мне, к примеру, большего и не нужно.

Тем временем гид решила, что посетители уже усвоили первую часть речи, и продолжила:

– Хогарт играет с субъективным и объективным. Раздвигая границы меж зрителем и искусством, он точно хочет сделать нас всех причастными к своим работам. Вы не по ту сторону объектива, а в нем. Для него всегда было важно доказать интимность искусства, его апеллирование к вашему «я». Понятие раздвижения границ в творчестве не связано с жанровыми ограничениями или средствами. Оно о восприятии. Мечта Хогарта – убрать барьеры восприятия. Также, как вы очевидно заметили, его любимые локации – это вокзал и аэропорт. Здесь, по его словам, случаются все самые любопытные истории. Но наиболее интересными в его творчестве являются снимки людей. Как признался однажды сам фотограф, ему никто специально не позирует, более того, случайные модели даже не знают, что попадают в его фотографические хроники. Хогарт словно вытаскивает нечто, что лежит за нашими лицами, даже за нашими душами… Он умеет останавливать миг, а затем искусно его препарировать. Так мы видим, из чего сделана наша жизнь. Из чего сотворены мы сами. Известный критик Эндрю Вилкинс сказал на этот счет, что Хогарт – хирург от Бога.

– Меня она бесит. Такое впечатление, будто она его фанатка, – проворчал Макс. – И что за бред… Фотография и хирургия – сравнила…

– Какой ты нудный, – поморщилась я.

– Я не нудный, – обиженно нахохлился Макс. – Я просто мыслю здраво. Эта экскурсовод напоминает мне мою учительницу литературы.

– Чем же?

– Тем, что знает, что хотел сказать писатель и вообще любой творец. А когда мы с ней не соглашались, она говорила: «Возможно, но Белинский понял Пушкина иначе!». И тыкала нам этим Белинским в каждом сочинении. Ненавижу Белинского. И ее. И школу.