– Долго? – Ример поднял бровь и взглянул на мастера, у которого хватило наглости хмыкнуть.

– Дольше, чем в обычные дни, скажем так. Но вот мой вопрос тебе: надо ли нам отобрать у них этот вечер?

– Конечно нет, мастер.

– А почему нет?

– Потому что их дни трудны, – Ример знал, что угодил в ловушку, но ловушек Свартэльда всегда было трудно избежать. Хочешь или нет, все равно попадешься.

– Это так. Их дни трудны. Подари имлингу праздник – и можешь мучить его остаток года.

– Так давай устроим праздник, не приплетая никаких женщин!

Свартэльд посмотрел на него.

– Ты Ворононосец. Они не могут заставить тебя. Но если ты создашь семью, имлинги отпразднуют это. Они забудут всех павших у Равнхова. Забудут пепел, убивший урожай. Они забудут даже Ворона. Все, что они хотят видеть – молодость, надежду и любовь. Новое поколение Ан-Эльдеринов. Что-то незыблемое посреди хаоса. И под каким углом ни взгляни на случившееся, этот хаос устроил ты, Ример. Самое страшное, что с тобой может случиться – ты обретешь теплые объятия, в которые сможешь погружаться по вечерам. Бывают судьбы похуже, мальчик.

Ример пристально смотрел на него.

Свартэльд откровенно развлекался.

– Что? Ты думал, что тебе не придется расплачиваться за пост Ворононосца? Что тебе ничем не придется жертвовать?

Ример не ответил. Что он мог сказать? Он уже пожертвовал единственным, в чем видел смысл. Отдать себя другой казалось смертным приговором. Это означало, он принимает тот факт, что Хирка потеряна для него. Что она никогда не вернется.

Между деревьями бежал одетый в черное Колкагга.

– Мастер Свартэльд! Ворон! – Он подбежал к ним и сделал все возможное, чтобы скрыть сбившееся дыхание. Он протянул Свартэльду белый чехол с печатью Совета. Знак ворона жив, хотя сам Всевидящий не существовал никогда.

Свартэльд протянул чехол Римеру.

– Это твоя печать.

Ример взял его и извлек маленький бумажный свиток. Пока он читал, по его рукам бегали мурашки.

– Это последний отряд из Равнхова. Он недалеко от Маннфаллы. Говорят, их мало и на них напали. Несколько имлингов тяжело ранены.

Свартэльд кивнул:

– Я знаю. Но мы отправили всю подмогу, что могли, несколько недель назад.

– Нет. На них напали совсем недавно, – Ример протянул ему письмо. – И не имлинги. Они утверждают, это были набирны.

Свартэльд схватил письмо. Никто не видел слепых с того самого момента, как взорвалась гора Бромфьелль. С того судьбоносного дня. Со дня, когда погиб Урд и пал зал Ритуала. Когда Хирка все еще находилась здесь. Теперь ее не было, и все указывало на то, что и слепых хотя бы пару минут быть не должно.

Ример сжал чехол в руке. Свартэльд смотрел на него.

– Будь осторожен со своими желаниями, Ример Ан-Эльдерин. Возможно, ты нашел причину не устраивать праздника.

Я убила.

Мысль пришла к ней еще до того, как она поняла, что проснулась. Кровь согревала руку, которой она сжимала нож. Ее убийство. Ее падение. «Не убивай», – говорил отец Броуди. Хирка предпочла бы, если бы он сказал: «Не умирай». Может быть, он еще жив?

Глаза опухли, и она вспомнила, что плакала. Это несправедливо. Просыпаясь, надо чувствовать себя прекрасно и не помнить ни о чем. Недолго, пока не нахлынут воспоминания о том, что пошло не так. Она часто думала об этом раньше. В другом мире. В другом времени. В хижине в Эльверуа, где за окном кричали чайки, а в гостиной сидел отец и толок сушеный солнцеслез. В тот раз она проснулась и была обычной девочкой. До тех пор, пока не вспомнила.

Дитя Одина. Гниль. А что я теперь?

Как только она откроет глаза, все исчезнет. Нет никакой хижины. Нет ставней на окнах. Нет даже нормальных бревенчатых стен. Просто голая комната в гостинице, в высоком постоялом дворе, где никто друг друга не знает. До Хирки доносился шум города. Он был слышен, когда она засыпала, и был слышен теперь, когда она проснулась. Тот факт, что здешние люди не сходят с ума, удивлял. Потом она вспомнила, что произошло, и поняла, что да, сходят. Все до одного. Не надо было ей являться в этот мир.