Но эйфория длилась недолго. Через месяц он напишет: «Я больше не понимаю, в каком состоянии ума я замыслил "Психологию"; непостижимо, с чего я решил докучать тебе ею»{49}. Не располагая подходящими нейробиологическими методами, Фрейд полагался на «воображение, переносы и догадки», чтобы перевести свои клинические выводы сначала на язык функциональных понятий, а затем физиологических и анатомических{50}. Последняя попытка отредактировать «Набросок» описана в длинном письме, отправленном Флиссу 1 января 1896 г., после чего «Набросок» пропал из виду и вновь явился на свет лишь полвека спустя. Но содержавшиеся в нем идеи (его «тайный призрак», по выражению Джеймса Стрейчи, переводчика Фрейда) преследовали Фрейда во всех его психоаналитических размышлениях, дожидаясь грядущего научного прогресса{51}.
В «Наброске» были изложены две идеи, которые обращают на себя внимание в свете современных открытий. Фрейд предположил, что во-первых, передний мозг – это «симпатический ганглий», отслеживающий и регулирующий потребности тела; во-вторых, что эти потребности суть «движущая сила психического механизма»{52}. В отсутствие какого бы то ни было нейробиологического понимания того, как подобные телесные потребности регулируются мозгом – не говоря уже о том, как их можно объяснить «посредством физико-химического метода», – у Фрейда не было иного выбора, кроме как «допустить существование новых сил, равных по значимости физико-химическим силам, свойственным материи», если он собирался сохранять верность идеалам Берлинского физического общества. Эти силы он назвал метапсихологическими, то есть лежащими за пределами психологических явлений. Он уточнял, что хочет «превратить метафизику в метапсихологию»{53}. Иными словами, он хотел заменить философию наукой – наукой о субъективности. Он просил нас не судить его спекулятивные догадки насчет скрытых психических процессов слишком строго:
Это происходит лишь оттого, что мы принуждены оперировать научными терминами, то есть специфическим образным языком психологии (правильнее, глубинной психологии – Tiefenpsychologie). Иначе мы не могли бы вообще описать соответствующие процессы, не могли бы их даже достигнуть. Недостатки нашего описания, вероятно, исчезли бы, если бы психологические термины мы могли заменять физиологическими или химическими терминами{54}.
В первую очередь среди этих новых сил, существование которых Фрейду пришлось допустить, было влечение, которое он считал «психическим представителем раздражений, исходящих из внутренностей тела и проникающих в душу, мерилом работы, которая требуется от психики вследствие ее связи с физическим»{55}.
Введенное Фрейдом понятие влечения, которое он считал источником всей психической энергии, напоминало «жизненную силу» Мюллера, однако оно происходило из потребностей организма. Фрейд описывал каузальные механизмы, посредством которых влечения осознанно осмыслялись как «экономика нервной силы»{56}. Вместе с тем он без смущения признавался, что «совершенно не в состоянии сформировать концепцию…» того, как телесные потребности преобразуются в психическую энергию{57}.
Когда столетие спустя я читал эти слова, то понял, что настала пора заменить психологические термины физиологическими и химическими. Например, движущая сила сновидений, которая была «скрытой» в субъективных отчетах пациентов Фрейда и существование которой поэтому, как считалось, нельзя было опровергнуть, безусловно, стала «явной» благодаря объективным данным, полученным современными физиологическими методами исследования