– Хоть бы и так, если в этом твое предназначение. Кстати, о птичках, вспомнил я, где эту чуму видел, что на тебя возле подъезда наехала со своей братвой, – без всякого перехода заявил вдруг он. – Весь город ее полуголыми фотками увешен. Она снималась еще в фильме про чернокопателей, докопавшихся до второй мировой.

– Не смотрел.

– Все равно бы не узнал, столько на лице штукатурки, что…

– Посмотрел бы я на тебя после того, как тебя фурой переехало.

– Мне бы такую жизнь, – улыбнулся Иван, – чтобы знаменитости сами поджидали возле подъезда. А всего-то и надо было – оказаться не в то время да еще и не в том месте. Эта краля и была той исчезнувшей с места аварии сучкой, катившей подшофе на своем кабриолетике со съемок и не справилась с управлением. Потому и смылась, а тебя теперь делают крайним, чтобы ей самой не отвечать по всей строгости нашего продажного закона. Знаменитости из принципа ни за что не отвечают. Взять ту же Василькову из министерства обороны, много она за что ответила?

– Придет время и ответит, не все деньги решают.

– Наивняк, – рассмеялся Иван, – до седин дожился, а все верит в высшую справедливость. Она потому и высшая, чудак-человек, что справедлива только для высших, к коим мы с тобой, увы, никаким боком не прилеплены. Ты себе можешь представить эту актрису в тюрьме? А вот она смогла, поэтому вы и поменялись с ней местами, что простому смертному без разницы где жизнь коротать, за человека все равно нигде не воспринимают.

– Да ладно…

– Вот тебе и ладно. Драматург Разинский на своем джипе в лоб протаранил молодую девицу на ее скорлупке, валил по встречке, он сидит? Смех в зале… А вот тебя обязательно посадят, хоть ты сто раз не принимал участия в той аварии.

– И что? – уставился на него Погорел.

– Ничего, – пожал плечами Иван, – не хочешь угонять эту железяку, что я предлагаю, давай угоним у этой актриски, мне все равно, а подстроим так, будто это твои вымогатели ее у нее стащили? Натворила делов, пусть отвечает по всей строгости нашего дикого закона. Не дадим улизнуть преступнице от закона, пусть она хоть трижды будет двоюродной сестрой жены этого, как его…

– Ты знаешь, где ее тачка? – удивился Погорел.

– Знаю, конечно, – усмехнулся Иван. – На помойке…

– И как же мы ее угоним? – спросил он у Ивана, рассматривая в прицел объект предстоящего нападения уже с более возросшим интересом, чем даже еще минуту назад.

– Молча… – ухмыльнулся Иван. – Я сейчас сбегаю за гранатометом, он в машине пылится. Это такая штука, если помнишь, из какой ты в Чечне того снайпера разнес в клочья, детишек использовавшего в своей охоте. Стать целью на войне – плевое дело, хорошо, у того пулька против твоей гранаты мельче калибром оказалась.

– Был бы уже давно там, а не двадцать лет еще как здесь, – устало заметил Погорел, вспомнив давно минувшее. – Не надоело старое ворошить?

– А может это твое старое тогда, сейчас и есть самое, что ни на есть настоящее?

– Да ладно, – отмахнулся бывший гранатометчик. – Не вижу ничего общего, там черное и белое, все ясно и понятно, не размыто безалаберностью мирного сосуществования.

– Вот тебе и «да ладно», – кивнул Иван. – Вся жизнь война, в которой все саперы, выживших не остается. Так вот, сапер, сейчас ты спускайся вниз и чешешь шантажировать охрану. Говоришь, что их лимузин под прицелом, если не дураки, пусть звонят хозяину, те мигом вернут твою телку. А не вернут, от их тачки ручной сборки останутся только рожки да ножки. Нам чужого добра не надо, но и свою бабу мы им тоже не отдадим. А вторым выстрелом мы разнесем их чудный домик в деревне, буренка с поля вернется вся в молоке, а доить-то и некому, во смеху будет.