– Пауки, Игар… Они высасывают. Заживо.

Игар знал, что должен что-то сказать. Должен помочь девушке, доверившей ему свою жизнь, должен… хоть и со связанными руками.

– Ты самая… – выдавил он. – Очаровательная… мушка из всех, летающих на свете. Паук пленится тобой… Он скажет: убирайся, Игар, такие девочки не для тебя… А я скажу: хрен тебе, осьминогий! Хочешь – лови себе паучиху и давай… на Алтарь…

Упоминание об Алтаре показалось неуместным; Игар замолчал.

– Я чувствовала, – прошептала Илаза. – Там… на дороге… Что-то такое… И тот волк…

Игар беспокойно заворочался в паутине. Не надо о волке. Мы не волки, мы…

– Перестань, – бросил он почти сердито. – Мы не мухи. Я этих пауков знаешь сколько задавил? За свою жизнь?

– Пауков убивать нельзя, – глухо сказала Илаза. – Плохая примета.

– Хрен! – голос Игара снова сорвался.

– Помолчи теперь, – сказала Илаза еще глуше. – Давай попробуем… поспать… И помолись своей Святой Птице…

…Девочка стояла на вершине холма, и глаза ее казались черными от непомерно расширенных зрачков.

Давно знакомый лес ожил. Деревья обернулись железными людьми; сверху они казались маленькими, как Аниса, но Аниса тряпичная и мягкая, а люди, которых все выплескивал и выплескивал лес, даже издалека были страшными. Может, это и не люди вовсе. Так много людей не бывает на свете…

Страшные люди прибывали и прибывали, а те, кто вышел из леса первым, стояли теперь плечо к плечу, так ровно и в таком порядке, как настоящие люди никогда не смогут построиться. Железная стена медленно двинулась вперед, и дрожащей девочке почудилось стальное чудовище, занявшее собой всю опушку, вывалившее красно-зеленый язык – флажок на длинной и тонкой мачте…

Они растопчут ее Анису!!

Босые ноги бесстрашно прорвались сквозь заросли крапивы. Зеленая земля неслась вперед неровными скачками; покосившийся шалаш выскочил чуть в стороне, ей пришлось затормозить, стирая пятки, и резко повернуть. Влажное сено пахло густо и приторно, клочья летели во все стороны, она до смерти испугалась, что Анисы нету – когда ободранные до крови пальцы наткнулись на безвольную тряпичную ногу.

Она прижала Анису к себе. Крепко-крепко, до слез. Стоило сбегать от родичей, стоило преодолевать страх и сбивать ноги, она не бросит Анису, никогда, ни за что…

Вдали ударил барабан. Отозвался другой – совсем рядом, девочка дернулась и подскочила.

От холма, от того места, где она недавно влетела в крапиву, медленно двигалась железная стена. Слишком медленно девочка видела, как одновременно поднимаются тяжелые ноги, много-много ног, как, повисев в воздухе, они грузно ударяют в траву – и содрогается земля… и глубоко в нее вдавливаются стебли и цветы. Бухх… Бухх… Бухх…

Несколько секунд девочка смотрела, полураскрыв рот, распахнув снова почерневшие, без слезинки, глаза; потом бездумно, как зверек, кинулась прочь.

Рокотали барабаны. Аниса билась за пазухой, как совсем живая. Скачками неслась навстречу зеленая земля; потом трава сделалась высокой, выше девочкиной головы, и каждый стебелек целился в круглое, тусклое, обложенное дымом солнце, которое как угнездилось в самом центре неба, так и не желало сходить с места.

Потом трава вдруг расступилась, и девочка, по инерции пробежав несколько шагов, упала на четвереньки.

Навстречу ей пёрла другая стена – и тоже железная. Пятясь, девочка успела рассмотреть, что страшные люди идут плечо к плечу, а вместо лиц у них стальные кастрюли и потому глаз нету вовсе. Железные ноги поднимались и падали в такт барабану – девочка в жизни не видела ничего ужаснее, чем эти ритмично бухающие ноги: бухх… бухх… бухх…