Кошелек Вима предусмотрительный Хаго давно выбросил (он был меченым) и прикупил у бродячего торговца другой. Так что если он встретится с соглядатаями скупщика краденого, они не смогут уличить его в краже.

Отобедав, рыцари двинулись дальше – искать постоялый двор. Для небольшой Кремоны это была проблема – город находился в стороне от путей, по которым передвигались паломники и купеческие обозы. В конечном итоге они оказались на небольшой площади, где в этот момент разворачивалось интересное зрелище.

Там стояла объемистая бадья, высотой в человеческий рост, наполненная нечистотами. Над ней была подвешена деревянная клетка, в которой находился человек. Клетка имела лишь один выход – через дно. Человек внутри нее был упитанным, в годах, и явно не обладал большой физической силой. Он изо всех сил цеплялся за прутья клетки, с ужасом глядя вниз, где в бадье пузырилось забродившее дерьмо.

Вокруг бадьи толпился народ и с нескрываемым злорадством веселился, отпуская в адрес бедолаги соленые шуточки.

– Кто этот человек? – спросил Геррик у прилично одетого сеньора, который тоже зубоскалил, хотя и старался соблюдать приличие.

– Пекарь, – коротко ответил тот.

Оглянувшись и увидев, кто задал вопрос, он с почтением добавил:

– Мессир…

– За что его так?

– Был чересчур хитрым и жадным. Он отбеливал мелом и костной мукой ржаной и овсяный хлеб, выдавая его за пшеничный. Теперь этот негодяй сначала искупается в дерьме, а затем заплатит большой штраф.

Себальд с пониманием кивнул. Пшенице, выращивание которой требовало немалого труда и при этом не сулило больших урожаев, крестьяне стали предпочитать другие зерновые – более стойкие и надежные: рожь, ячмень, овес, полбу, спельту, просо, сорго… Раньше их использовали для подкормки скота, но теперь таким хлебом кормили крестьян и прочий работный люд. Пшеничный хлеб предназначался для господ и был предметом роскоши.

Бывший монастырский послушник невольно улыбнулся, вспомнив случай из своей монашеской жизни. Как-то обитель навестил епископ, который исполнял обет покаяния. На виду у всех он ел наихудший хлеб – овсяный, и, чтобы не впадать в гордыню, выставлял напоказ свои лишения. А сам тайком ел пшеничный.

Но самым печальным было то, что от ржаного и овсяного хлеба люди заболевали «огнем святого Антония»[46]. Болезнь нередко разрасталась до размеров эпидемии, особенно в неурожайные, голодные годы, когда с полей собирали все, что более или менее походило на злаки, и зачастую раньше положенного срока. В большинстве случае от «огня» святого Антония люди умирали.

– Это еще ничего, – снисходительно сказал Геррик, который услышал разговор Себальда с сеньором. – В моем городишке к этим вредным для здоровья отбеливающим средствам в хлеб один ушлый пекарь запекал сушеных мух в качестве изюминок.

– И что?

– А, пустяки… – беспечно отмахнулся Геррик. – Просто мы устроили на него охоту, как на дикого кабана – с собаками и загонщиками. Полдня бегал, пока не изловили.

– Вы его прикончили?

– Зачем? Мы ведь не звери. Псы слегка помяли нашу «дичь», а затем слуги раздели мошенника догола, вымазали маслом, покатали в перьях и пустили по городу прогуляться, для большей прыти стегая его нагайками.

– Не по-божески это… – ханжеским голосом сказал Себальд, едва сдерживая смех.

В этот самый момент изрядно уставший пекарь наконец выпустил прутья клетки и плюхнулся в зловонную жижу. Толпа удовлетворенно взревела, и люди начали расходиться, чтобы не нюхать миазмы, исходившие от бадьи. За ними поторопились и рыцари.

Локанда Кремоны называлась без особых затей – «Taberna perpetua»