Нора вылезла из постели, взяла из кухни табуретку и встала на неё в коридоре около антресолей. Она сразу увидела чёрный запылённый футляр, потащила за край и вынула его целиком. В кухне Нора протёрла футляр полотенцем. Зазвонил телефон. Нора взяла трубку. Звонила Оля: «Норик! Мы с Димой едем в супермаркет, покупать продукты на неделю, тебе купить что-нибудь?»

– Оль, купи колбаски какой-нибудь типа сервелата, курицу для бульона и куриные котлетки или биточки, йогурты несладкие, чёрный хлеб, молока или сливок для кофе и печенье. Это всё. Как хорошо, что ты позвонила. Когда вы приедете? К семи? Сразу уедете? А куда, если не секрет? Презентацию чего? В новом жакете? Ну, расскажешь потом. Пока-пока.

В магазин можно было не ходить. Нора вернулась к футляру и открыла его.

Олег не торопясь шёл к Таганской – кольцевой. Может быть, он напрасно сделал вид, что у него нет времени? Нет. Имело смысл проявить сдержанность, уж слишком независимо она себя ведёт. «Да уж, не заглядывает тебе в глазки, не пытается взять твою руку в свою, не спрашивает: „Мы ещё увидимся?“, – усмехнулся Олег, „Не то, что твой обычный контингент“. А разве она не его контингент? У него были всякие и певички, и журналистки, и модели. Была редакторша из глянцевого журнала, врач-косметолог. Кого только не было. Художница по костюмам, театральный декоратор. Правда, у Норы – консерватория, симфонический оркестр, лауреатка конкурсов, жила в Испании и в США. Пожалуй, она классом повыше, но держится просто, без понтов. Подъебнуть, правда пытается. „Ты что-нибудь знаешь о классической музыке?“, „Ты читал Мандельштама?“, – с улыбочкой. Ну, конечно, он же русский медведь. Он должен смутиться и закрыться лапой. Ну нет, шалишь, так просто его не заденешь». Олег вошёл в метро и встал на длинный эскалатор самой глубокой станции Москвы. В этот момент в кармане зазвонил телефон. Звонила дочь: «Пап, ты где?»

– В метро. На Таганке.

– Ты понимаешь, я всё перепутала, в Еврейском музее, на Новослободской, выставка откроется на следующей неделе. Давай, встретимся на Октябрьской – кольцевой, в центре зала. Пойдём на Крымский, там выставка Серова.

– Серова, так Серова. Ты во сколько там будешь?

– Минут через пятнадцать – двадцать.

– И я, примерно, также. Пока.

«Оказывается, в Москве есть Еврейский музей! Кто бы мог подумать».

Через пятнадцать минут он вышел из вагона метро на белую с золотом Октябрьскую, осмотрелся не спеша, и увидел дочь. Она стояла напротив схемы Метрополитена, прислонившись спиной к колонне, читала книгу. Олег не торопился подойти, издалека любуясь дочерью. На ней была надета короткая обливная дублёнка-косуха, его подарок, тёмно- синяя юбка из какой-то легкой ткани, похожая на балетную, сапоги без каблука. «Юбка на ней не по сезону. И внизу, конечно, кроме трусов и колготок – ничего. Юлька совсем за ней не следит. Застудит себе всё на свете, потом будет лечиться годами». Он вспомнил о Норе и быстро прогнал её из памяти.

Дочка мастью была в него: светло-русые волосы с рыжиной, личико чистое, но на плечах и руках —веснушки, и ростом в него, а тонкой косточкой – в мать. Ресницы длинные, но белёсые, бровки едва видны. Краситься она не любит. Красится только на дискотеку или на вечеринку. Эффект потрясающий, даже пугающий. Он больше любит, когда без краски. И так хороша. Ты смотри, как мужики на неё поглядывают! А этот господин кавказской наружности, круги нарезает, уже три раза прошёл туда-сюда и зыркает на неё. Пора вмешаться. Он сделал несколько широких шагов.

– Привет, дочка!

– Привет, папка!

Дочка потянулась к нему, и они расцеловались в обе щеки.