Став женщиной, Ася обнаружила в себе прямо-таки неуемное сладострастие, что позволило ей меньше чем за год осчастливить чуть ли не всех местных воздыхателей. Она уже стала выходить на городской уровень, зачастив в центровые клубы, когда судьба преподнесла ей неприятный сюрприз. Людская молва не смогла пройти мимо ее сексуальных похождений, в результате чего мама с братом посадили ее под домашний арест.

Не прошло и трех дней, как вольнолюбивая Ася, собрав, пока все были на работе, рюкзачок, отправилась на вокзал, где за пару минут повергла в любовный трепет проводника поезда «Запорожье – Москва». Вскоре она уже слушала стук колес в служебном купе, где пускающий слюни пятидесятилетний дядька с усами рассказывал ей за бутылкой «Крымского» о неудавшейся семейной жизни. Ася притворялась, что внимательно слушает, прикидывая, за какую именно часть ее тела сластолюбивый рассказчик схватится первым делом.

Впрочем, ее это особо не напрягало, главное было благополучно добраться до Москвы, куда стремились многие ее запорожские подруги. Там, без сомнений, ее ждал грандиозный успех в качестве лучшей столичной фотомодели. Ася даже придумала себе сценический псевдоним: Асоль. Хоть Грина она и не читала, но старое кино по телевизору смотреть любила.

***

Скрипач нерешительно нажал кнопку вызова в домофоне.

– Слушаю, – раздался знакомый голос в динамике.

– Это я.

– Кто я?

– Уже не узнаешь бывшего мужа?

Пауза зашелестела тихими скрипами в динамике.

– Открываю. Этаж, надеюсь, помнишь?

Открыв дверь, она отступила, приглашая его войти. Квартира встретила знакомыми запахами, которые мгновенно вернули его в прошлое. Он присел на диван, который они вместе с женой купили с чудовищной, как позже выяснилось, переплатой. Огляделся: все на местах, включая югославскую стенку. Из этой квартиры он уходил, точнее, уползал целую вечность назад. Тогда она смотрела ему вслед со слезами на глазах, но остановить не пыталась – после нескольких лет мучений окончательное решение уже приняла.

Скрипач хотел закурить, и даже достал пачку из кармана, но потом вспомнил, что бывшая жена всегда выгоняла его с сигаретой на улицу. Она присела за обеденный стол, повертела в руках маленькую чешскую вазу, которую он подарил ей на день рождения, и отставила ее в сторону.

– Чем обязана, маэстро? Мне скоро на репетицию.

Нежданный гость поднял голову. Несмотря на язвительное обращение, холода или насмешки в ее глазах он не увидел.

– Да вот, за часами зашел.

– Неужели час «икс» пробил?

– Ну, что ты, Валюха, не надо так. Я уже все свое получил.

– Я тоже…

Чуть помедлив, она поднялась из-за стола и направилась в соседнюю комнату. Годы почти не изменили ее: все та же фигура, те же каштановые, отливающие медью волосы, те же походка и голос. А морщин он не разглядел. Наверное, потому, что в глаза ей старался больше не смотреть.

Из комнаты она вышла со старинными, богато инкрустированными часами – единственным ценным предметом, который он не пропил и который она обещала отдать только тогда, когда его совсем прижмет.

Он засунул часы в припасенную клетчатую сумку и приподнялся с дивана.

– Спасибо. Я пойду?

– Иди.

В коридоре она не выдержала.

– Что случилось-то? Совсем плохо?

Он оглянулся, как будто недоумевая.

– Да нет, я бы сказал, совсем наоборот. Впрочем, черт его знает. Ты все там же?

Она кивнула.

– Прости меня.

– Да иди уже. Бог простит.

АКТРИСА

Валентина Гаврюшкина была голубых кровей. Во всяком случае, так утверждала ее старорежимная бабушка, в девичестве – Суворина, которая до самой смерти выходила к обеду в бархатном платье с отложным кружевным воротничком.