И еще, должно быть, по первым допросам он понял, какую роль предназначалось ему сыграть в последнем в его жизни спектакле и что в спектакль этот будут втянуты и другие действующие лица, а от него будут требовать, чтобы он обвинял, «разоблачал» тех, с кем добросовестно выполнял задания той же Лубянки!
В ноябре в начале месяца он пытается покончить с собой… Это стало теперь известно тоже из врачебной справки.
Справки страшны своей лаконичностью, скудостью информации, и тем больней ударяют. Что было, как?! Свидетелей нет. Те, кому удалось пережить Лубянку, сумели донести до нас свою «версию», а в общем-то «версии» во многом совпадают, разве что детали иные. Но Сергей Яковлевич не вернулся… И по сию пору ни одного сокамерника его обнаружить не удалось, либо держали его в одиночках, либо всех, с кем свела его там судьба, постигла та же участь, что и его. Протоколы? Их целый том, этих протоколов. Вопросы – ответы, вопросы – ответы. И все вопросы подчинены одной цели – доказать подлинность сфабрикованного, фальсифицированного, с начала и до конца, «Дела»! А «Дело» не столь уж оригинально: он, Сергей Яковлевич, является тайным агентом иностранной разведки, и не одной, а каких именно – это уже ему самому предоставляется сообщить! Он скрыл это от органов НКВД и, используя свои связи, вел вредительскую, подрывную работу. Он засылал, по заданию иностранных разведок, людей в Советский Союз с диверсионными, разведывательными целями и в конечном итоге сам с теми же заданиями проник в столицу нашей Родины в Москву. Еще он был связан с троцкистами и являлся одним из руководителей белогвардейско-евразийской организации, которая ставила своей целью свержение советской власти.
Сергей Яковлевич весь этот бред отрицал. Но там, где разговор шел о реальных фактах его жизни, об участии его в евразийском движении или о походах с Добровольческой армией, – он был предельно честен и откровенен, даже там, где это было излишне и могло послужить ему во вред. Ну а что касается его тайной работы, которую он вел в Париже, по заданию той же Лубянки, и об убийстве Рейсса, о причастности его к этому, – из протоколов допросов ничего не узнать. Реальная жизнь Сергея Яковлевича следователей не интересовала.
…В декабре, когда Марина Ивановна писала письмо Берии, переписывая его печатными буквами начисто, чтобы легче было читать, в самом конце декабря, под Новый, 1940 год, у Сергея Яковлевича была тягостная очная ставка с его ближайшими друзьями и соратниками еще по евразийским временам, а затем и по «Союзу возвращения на родину», с Николаем Клепининым и Эмилией Литауэр. Друзья его, как и многие, многие другие, не выдержали методов допроса, разработанных по системе первого в мире социалистического государства. Что было с Клепининым – неведомо. А о Литауэр есть рассказ Эйснера, он жаловался Але (когда они оба были уже на свободе), что Эмилия оговорила его на следствии: будто ей известно, что он был сотрудником НКВД в Париже, а он уцелел и его не расстреляли, а дали восемь лет именно потому, что он не являлся сотрудником органов. Берия уничтожал тех, кто был завербован при Ежове. И Аля сказала ему тогда: «Алеша, не суди слишком строго Милю, я какое-то время сидела с ней в одной камере, и, знаешь, каждый раз после допроса нам приходилось сшивать ее свитер, помнишь, у нее в Париже был такой коричневый…»