В этой части Калифорнии, где среднегодовой уровень осадков составляет всего тридцать семь сантиметров, реки и ручьи бо́льшую часть года стоят сухими. Последний сезон дождей был не более обильным, чем обычно, и русло реки полностью обнажилось: то было широкое пространство, заполненное высохшим илом и тускло серебрившееся в свете луны, гладкое, как простыня, если не считать разбросанных там и сям темных пятен плавника, напоминавших спящих бродяг, руки и ноги которых скрючены ночными кошмарами.

Честно говоря, Санта-Розита, несмотря на свои двадцать метров в ширину, больше похожа не на реку, а на искусственный канал. В соответствии с федеральным проектом обеспечения безопасности со стороны водных потоков, которые во время сезона дождей могли обрушиться на Мунлайт-Бей с тыла, ее берега были подняты и укреплены широкими бетонными дамбами, тянувшимися через весь город.

Орсон свернул с улицы и потрусил к узкой полоске суши вдоль дамбы.

Следуя за ним, я проехал между двумя парными знаками, расставленными вдоль всего русла. Первый из них гласил, что купаться в реке запрещено и что к нарушителям будут приняты самые суровые меры. Второй, адресованный тем, кто на законы плевать хотел, растолковывал, что течение во время половодья бывает необыкновенно бурным и запросто смоет каждого посмевшего сунуться в воду.

Однако, несмотря на все предупреждения и знание коварного характера реки, история повторялась: каждые несколько лет в Санта-Розите тонул очередной искатель приключений на самодельном каяке, плоту, а то и водном велосипеде. А однажды весной утонуло сразу трое. Это было уже на нашей памяти.

Человеческие существа всегда пылко отстаивают дарованное им господом право на глупость.

Орсон стоял на дамбе, подняв лохматую голову и глядя на восток, в направлении шоссе Пасифик-Кост и вздымавшихся за ним холмов. Он замер от напряжения и тихонько заскулил.

Этой ночью в залитом лунным светом пересохшем канале не было и намека на движение. Ветерок с Тихого океана был недостаточно сильным, чтобы над илом поднялся пыльный призрак.

Я глянул на светящийся циферблат наручных часов. Каждая минута могла стать для Джимми Уинга последней – конечно, при условии, что он еще жив.

– Ну, что там? – поторопил я Орсона.

Пес не удостоил меня ответом. Навострив уши, он с видом гурмана втягивал в себя ароматный воздух и едва не задыхался от запаха некоей жертвы, доносившегося со стороны пустынной реки.

Как обычно, я понимал настроение Орсона. Хотя я обладал самым примитивным обонянием и ничем не отличался от простого человека (если не считать роскошного гардероба и солидного счета в банке), однако улавливал те же самые запахи.

Мы с Орсоном не просто человек и собака. Я ему не хозяин. Он мой друг, мой брат.

Когда я говорил, что считаю братьями сову, летучую мышь и барсука, это было фигуральное выражение. Но когда речь идет об Орсоне, меня следует понимать буквально.

Я посмотрел на петляющее русло, которое поднималось в холмы, и спросил:

– Тебя что-то пугает?

Орсон поднял взгляд. В его эбеновых глазах отражалась луна. Сначала я по ошибке принял ее за отражение своего лица, но мое лицо не было ни таким круглым, ни таким таинственным.

Ни таким бледным. Я не альбинос. Кожа у меня пигментированная, и я скорее смуглый, хотя редко бываю на солнце.

Орсон фыркнул. Не требовалось знать собачий язык, чтобы понять смысл этого выражения. Эта дворняга была оскорблена моим предположением, что ее так легко напугать.

В самом деле, Орсон намного храбрее большинства представителей своего вида. За те два с половиной года, что я его знаю – от щенячьего возраста до сегодняшнего дня, – я видел его испуганным только однажды. Когда мы столкнулись с обезьянами.