Знать, слыхала она слова Пришлого, знать забавою показался ей подарочек его: чуть уснул отец-охотник – хвать Лукава лук, расстреляла все стрелочки не глядючи, а колчан, что не нужен ей больше был, – забросила на высокий дуб, да на самые ветки верхние. Так, по сей день, говорят, висит он на дубу, ещё выше с той поры поднявшемся, ещё гуще ветви раскинувшем. И стоит тот дуб рядом с бывшей избою Охотника.

Сам Охотник, – он первый попал под стрелу дарёную, и нашла его Лукава в срок от зари до заката, стрелку дальше пустила, а отец её с той поры неведомо где, незнаемо когда возродится, а может, и нынче ходит лесом – охотится.

А сама Лукава пока за стрелками бегает, вновь да сызнова запускает их – всё играется, всё хохочет, и ни погибели ей, ни радости людской, истинной.

И всё будет так, пока кто-то другой ту стрелу не узрит, да колчан найдёт, да положит стрелу в колчан, чтобы силу отнять её, да соберёт-сумеет в тот колчан все стрелочки, что числом – ровно лун в году… Вот тогда и Лукава утихомирится, тогда и лук даренный тоже силу свою потеряет… до времени.

– Как же стрелки искать? – вздохнул-спросил бортник, уж не с лукавой усмешкой – с мудрой задумчивостью в глазах.

– А кто первый положит стрелу в колчан, тот и узнает, как. Аль у него чутьё прорежется, али колчан родное почует и остаточки сбирать почнёт… Лукава – так чует, или лук её чует стрелки, что находит их, да и вновь стреляет…

– Ты видел стрелу? – толкнул меня в бок весь вечер молчавший отрок, что вышел к нашему костерку с туеском ягоды лесной, им собиранной.

– Да, – кивнул я, вспоминая, как таяла, исчезала с глаз любушка моя Лёнушка, когда пришёл я к месту смерти её, попрощаться.

Матерь обещала позаботиться, схоронить по-людски. Да некого хоронить стало. Только охнула матушка за плечом моим, и в плечо же толкнула: ступай скорей, ох, недоброе, ох, неладное!..

И теперь я подумал: коль пойду искать и колчан, и стрелы, – может, встречу мою Лёнушку, пусть, не узнанный в её новой жизни, да увидеть: жива она, возродилась…

– А и многие уже видели эти стрелочки, – хитро улыбнулся отрок, искоса поглядывая на Сказителя. – И даже колчан с луком видывали… – он простодушно развёл руками, как оправдываясь: – ведь иначе, откуда в Сказании такое взялось: и каковы они, стрелочки, и каков колчан, да где висит…

– Ты, Невер, внучок, не дерзи старшим-то, – откликнулся из тьмы за кругом кострового света тихонький, скрипучий, одначе, густой голос.

И к огню вышел, допрежь в шалашике под елями отдыхавший, махонький дедок с бородою белою, как не до колен ему, в шапке широкой, плетёной из травы и лыка – как он показал: «Абы шишки сосновые да еловые, белками, птицами ли оброненные, по голове не били». Именем дедок был Мал Боровик – ведун и кудесник. Во бору близ Поляны Веча Вещего он обретался с этим отроком Невером – сыном дочери его Малуши. Та вдовствует с младшими детьми в деревне нашей, за два подворья от матушкина. Невера же, старшего, спровадила деду в помощь да в обучение.

А и дерзкий отрок, да и речь ведёт поперёд мысли. Поразмыслил бы – и сам понял: как бы иначе Сказание сложилось, кабы не многие свидетели. То же и Мал Боровик сейчас втолковывал:

– И не раз, и не два говорено: скоро сказка сказывается, да не споро слово связывается. Были и свидетели встречи Охотника с Пришлым; были и находившие стрелки, да колчан не добывшие, али не ведали о нём. Стрелки те Лукава опосля хитро отнимала, дале, знать, пускала: ни у кого не сохранялись они.

Так, по словцу, по деянию, великому ли, малому – Сказания и складываются. Не токмо сие – каждое из ведомых Ведовых.