– Мама, ну…
Пятно от утюга на груди. Павел понял, что матюгнулся, уже после того, как мать громко хлопнула дверью в его комнату. Вот блин… И ведь не хотел ссориться… И ведь сам в чем-то виноват… Господи, видела бы Алла меня сейчас… ни за что не поверю, что она может так со своей мамой.
Натянув вязаный джемпер из шкафа, пробормотав на автопилоте покаянный 50-й псалом, заглянув в комнату к маме со словами «Мама прости меня, ну я пошел» и, не дождавшись ответа, поверженный ратник духовной брани вышел из дому.
Глава 4
Парень на роликах едва не сбил их с ног.
– Поосторожнее, о брусчатку навернетесь, мало не покажется… – прервала Алла его робкие извинения и засмеялась. Павел уже хотел было сорваться на незадачливого роллера, но осекся.
– Алла, а ты катаешься? – спросил он.
– Случалось… Здесь на Дворцовой самое место.
– Хорошо катаешься?
– Не знаю… Давно не каталась… Тогда хвалили…
– А чего так, не катаешься?
– Да вот так. Некогда. А ты?
– Не пробовал. Стоит?
– Это как летать. Только по-первости ноги устают.
– Ну так чего ж не летаешь? Ролики-то есть?
– Где-то валяются, если мама куда-нибудь через Авиту какую-нибудь их не сплавила.
Они вышли на набережную. Шпиль Петропавловки блестел на солнце – выглянуло-таки после обеда. После разговора про ролики Алла молчала, и Паша долго боялся спугнуть эту задумчивость, но вдруг у него вырвалось наболевшее:
– Алла, я сегодня с мамой поругался!
– Чего так? – совсем не удивилась Алла.
– Да оболтус я последний, сам виноват. Посуду на ночь не помыл, да еще рубашку просил ее себе погладить…
– Так помирись, прощения попроси! – улыбнулась Алла, совершенно не возмущаясь его тяжкому проступку.
– Да я попросил, только она теперь два дня будет дуться, еще папе все вечером расскажет. Алла! А ты когда-нибудь с мамой ссоришься?
– Ну так… бывает.
Снова молчание. Про маму она говорит неохотно.
Они прошли уже всю площадь и приближались к набережной.
– Ой, смотри-ка одуванчики! Еще и мать-и-мачеха не везде зацвела, а они уже норовят! – Алла потянулась за мобильником. – Надо же!
– Любишь цветы фоткать? – Ну ведь надо же что-то спросить…
– По разному… Одуванчики они такие… живые, что ли. Как солнышки. Их скашивают, чтобы пух не разлетелся, а мне жалко… – Пощелкав с минуту по клавишам «раскладушки», Алла установила на крышке свежее фото только что распустившегося одуванчика.
– А селфи любишь?
– Селфи? Не знаю. На нем даже функции такой нет. Старичок мой…
«Старичок» пискнул, словно легкое сжатие ладони причинило ему боль.
– Я сейчас редко фоткаю. Память у него забита, надо бы почистить. Не решусь никак старое удалить – добавила Алла и сунула беднягу в карман.
Погода снова испортилась. Порыв ветра с Невы чуть не унес кепку Павла, солнце закрыла рыхлая сизая туча.
– Да, зря я зонт не взял… – заметил он.
По дороге к метро они договорились встретиться послезавтра. У Павла был день самостоятельной работы, Алле нужно было готовиться к семинару, и беломраморная публичка на «Парке Победы» представлялась лучшим местом для свидания. Павел уже решил, что отведет ее в столовую – словно в ресторан. Потом они постараются сесть не в зале, а на террасе – там есть такие столики на двоих, с мягкими креслами. Они сядут друг против друга. Болтать не будут, так, перешептываться иногда. Может быть, какая-нибудь пожилая мадам с кичкой и шикнет на них, да какое им дело…
Вот и метро. Он так хотел на прощание поцеловать прилипшую к ее щеке прядку, насквозь промокшую от дождя. Нет, рано. С ней так нельзя.
Паша – сказала она. – У меня первого день рождения. Это будет на Страстной, так что отмечать будем после Пасхи. Придешь?