Торчал в холме Солн порой до вечера, рассказывал Врану напыщенно… всякое. Иногда – занимательное, иногда – не очень. Об обычаях племени, о том, как жили они раньше и как живут сейчас, о том, что умеют и какие из этих умений каждый день используют, а какие – по особым случаям только, как с предками общаются, как семьи создают, как ушедших провожают и волчат встречают – это Вран всегда охотно слушал, это и самому Врану любопытно было. Но порой уносило Солна совсем в другую сторону: начинал он, например, всех глав рода Чомор знает до какого колена перечислять, крайне скупо их достижения упоминая, или путь племени по земле от истоков до дней сегодняшних прослеживать – каждую реку своим именем кликал, нечисть голубоглазая, да уточнял, как называлась она раньше и как называется сейчас, каждого холма имя озвучивал. И всё бы ничего, да только наизусть всё это ко дню следующему Вран выучить должен был.

Как?

О, это отдельный разговор.

У лютов «грамота» некая была.

Вран, конечно, знал, что народы заморские тоже чем-то подобным занимаются – сказания свои каракулями загадочными увековечивают, по рассказам родительским знал: приходили в их деревню ещё до рождения его путники из земель далёких, что-то всё за деревенскими скрупулёзно записывали, по пятам за ними ходили, вопросы задавать пытались – да только не понимал никто особо, чего они хотят, но, кажется, довольными они с общиной раскланивались. Знал Вран об этом – но никогда не завидовал им особо: ему и обереговых знаков хватало, которые в общине очень любили, куда только не лепили и Врана выучить заставили, хотя не верил он, что есть от них польза какая-то. Так – на уровне с чурами.

Однако люты обереговыми знаками не ограничивались. Не было у них, по сути, знаков таких вовсе.

Только «буквы».

Сколько Вран с этими «буквами» намучился – никакими словами не описать. Как заело Солна в первые дни на «грамоте», «буквах», «чтении» и «письме», так и по сей день не отпускает – на вторые же сутки Вранового пребывания в стенах холма земляного кипу коры какой-то берёзовой, грубо нитями сшитой да в деревянную «обложку» упакованной, притащил, и так с Врана с нею не слез. «Тут всё, – гордо он Врану сказал. Подумал немного. – Ну не всё, но основы. Будешь прилежно заниматься – за месяц управишься, ничего сложного в этом нет. Веш в одну зиму уложился – а ты уже давно не ребёнок малый».

Что ж, Вран искренне поздравляет сметливого Веша – у Врана такого прорыва как-то не случилось. До сих пор Вран с трудом понимает, что поведать ему кора эта мудрая хочет, а уж о том, чтобы самому на ней что-то нацарапать, и речи не идёт. Очень мило, кстати, с письменами этими ему приходится работать, чтобы хоть что-то к следующему приходу Солна запомнить: никаких свечей Врану не выделили, и пока огарки из деревни он не начал таскать, то порой до рассвета в лесу у входа в холм оставался, зубами от холода скрежеща и при свете лунном в загогулины вглядываясь.

Впрочем, нет худа без добра – именно так он со своими приятелями и познакомился.

Да, запрещено было всем, кроме Солна, со Враном разговаривать – но запрещено было и Бае, например, тайком ночью по лесу шнырять, однако же делала это она. Люты юные ничем, в сущности, от молодёжи в деревне Врана не отличались – такие же любопытные, правилами некоторыми ради любопытства своего готовые пренебречь, ещё и приятнее, чем большинство девок с парнями из общины.

Верена с Неревом Вран уже знал, они-то первые его с вершины холма и окликнули – Нерев сначала голос подал, как ни странно. Порасспрашивал Врана немного, всё ещё с подозрением на него глядя, убедился, видимо, что слова Врана со словами Лесьяры совпадают, спросил вдруг, не голоден ли Вран. О, Вран очень голоден был – Солн, разумеется, беспрекословно законы племени соблюдал, ни крошки зачерствевшей ему не принёс. Отправил Нерев брата за едой за границу сбегать, пояснил Врану коротко: «Проворный, не заметят».