Рукам Бая разрешает «трогать», ногам – «ходить», животу почему-то – «есть и пить», хотя едят и пьют обычно ртом, даже позволяет сердцу «биться», а жизни – «по всем членам его струиться»; Врану становится слегка не по себе. А что, если бы они без всех этих разрешений обошлись, ничего из этого он бы делать не смог?..

– Какой у вас обстоятельный подход, – говорит он с усмешкой вымученной. – А как же мой нос? Я им дышу. Ты не забыла включить это в мои возможности?

Бая не отвечает – слишком сосредоточена. Вран понимает, что, возможно, попросту ей сейчас мешает, – но ничего не может с собой поделать.

– Бая, – зовёт он её напряжённо. – Бая, объясни мне, что ты…

– Я же тебя не спрашивала, зачем ты кусты целовать побежал, когда в лесу выругался? – перебивает его Бая, и голос её недовольством отдаёт. – Вот и ты ко мне сейчас с расспросами не приставай. Должна я это сделать, чтобы всё хорошо было.

– Не спрашивала, но смеяться начала, – замечает Вран.

Бая бормочет что-то уже совсем невнятное, и Вран чувствует, как нечто туго обхватывает его талию – ни дать ни взять, пояс её собственный.

– Ну, смейся, если хочешь, – говорит Бая и добавляет уже громко: – Верой своей подпоясываю, поддерживаю, подкрепляю; пусть столько этот пояс держится, на сколько гость задержится, такова воля моя.

– Пояс-то маловат мне будет, – говорит Вран.

– Нет, это я его так затянула, – отвечает Бая, наконец со своими пришёптываниями закончив. – Всё. Теперь спать ложись, как надо будет – я тебя разбужу.

– Спать?.. – растерянно повторяет за ней Вран.

Прямо здесь? В глубине холма земляного, на «границе» какой-то? Бая же его вроде «дальше пригласила». И где же оно – это загадочное «дальше»?

– Спать, спать, – подтверждает Бая. – Здесь тепло, не замёрзнешь. Если придёт к тебе кто – ты спящим дальше притворяйся, не станут к тебе приставать, в покое оставят. Не разговаривай ни с кем, на вопросы не отвечай, любопытство чужое не подпитывай. Всё понял?

– Нет, – мотает головой Вран. – Послушай, зачем мне спать сейчас? Я не хочу. Пойдём вместе, куда ты там собралась, я там полезнее буду, чем здесь.

– Вот уж позволь мне решать, где ты полезнее будешь, – фыркает Бая. – Сказала – здесь сиди, значит, здесь сидеть и будешь. Или забыл ты уже все слова свои красные? Меня ты должен слушаться, а не свои желания мне навязывать. Навязал уже одно – пора и успокоиться.

– Но если я правда…

Вран не видит, слышит: удаляется от него Бая быстро, не успевает он и договорить. На несколько хвостов волчьих в мгновение ока относится – и бьёт ему в глаза синева снега ночного на миг, когда Бая через другую дверь выскальзывает.

А затем всё вновь чёрным становится.

Разумеется, подскакивает тут же и Вран к двери этой – да только нащупывают его руки не дерево шершавое, а землю. Обычную землю, если бы такой тёплой не была.

Вран и другую дверь немедля проверяет, первую, – и её нет.

Вот это уже совсем увлекательно становится.

Нет, не могла, не могла Бая его вокруг пальца обвести, на веки вечные в этой темнице сырой… ну ладно, не такой уж и сырой… не могла она тут его навсегда запереть – без еды, без воды, только с теплом волшебным, из какого-то неизвестного источника исходящим. Не могла же? Зачем ей это? Уж тогда бы в лесу его бросила – просто и сердито, и смерть бы к нему быстрее пришла…

Вран сглатывает.

– Бая, – говорит он. Сводит горло от волнения, слова чуть ли не карканьем выходят. Вран откашливается – быстро, судорожно. – Бая! Бая!

Ни ответа, ни привета. Вран бьёт кулаком по земляной стене – больше от бессилия, чем с какой-то целью.

Надо думать о хорошем. Если бы уже проворачивали люты с кем такое, наверняка бы здесь следы этих несчастных остались – кости, по крайней мере… Да уж, очень хорошие мысли – о костях чужих… Может, и лежат они где-то здесь, в уголке укромном, непроглядном? Зрение-то Враново всё равно к темноте никак привыкнуть не может. Но разве люты так с гостями своими поступают? Не слышал Вран ни одной истории подобной, ни одного предупреждения: не связывайся с волколаками, не приставай к ним с просьбами своими, не любят они, когда навязчиво их о чём-то просят…