лет! Случается, что имена меняются после консультации с астрологом или при продвижении по ступенькам социальной иерархии. По крайней мере трижды за всю жизнь малагасийцы берут себе новые имена, надеясь изменить судьбу. Наречение человека – сложный ритуал. Пока ребенок мал, он получает временное имя. Часто оно граничит с руганью – крыса, змееныш, вонючка и так далее. Его произносят без опаски, в присутствии кого угодно, даже колдуна, но главное имя, имя судьбы, скрывают от всех. А христианское имя – отличная маскировка, и не стоит допытываться у малагасийца, какое его настоящее имя, если он назвался Дидье или Жоржем.

Мы вошли в хижину, стоящую на самом краю поселка.

– Это – дом Радуку Иван, – пояснил мой провожатый. – Он жить тут, когда приезжать. А тут, – он указал на деревянный ящик, стоящий на лежанке, застеленной лоскутным одеялом, – лекарства, который он давать больным.

В ящике оказалось около дюжины упаковок. Прочитав этикетки, я поняла, что это – антибиотики различного спектра действия. Похоже, Иван понятия не имел, с чем имеет дело!

– Радуку научил наша, как принимать, – сказал между тем Икутукели. – Но люди все равно умирать.

– Почему, кроме Ивана, больше никто к вам не приезжал? – спросила я.

– Приезжал, приезжал, – возразил подросток. – С Радуку приезжал женщина-вазаха.

– То есть европейка? – угадала я.

Икутукели подтвердил.

– Как ее звали?

– А-а-мели-и. Она писать. Статьи писать в газета – французский газета.

Что ж, похоже, это та самая таинственная Амели, которую упоминал Тахир.

– Журналистка, значит…

– Журналистка! – радостно закивал Икутукели. Вдруг он протянул руку и, прежде чем я успела отпрянуть, дотронулся до амулета у меня на шее. – Это Радуку, да?

– Ты видел его у Ивана?

– Он все время его носить. Значит, это правда, и Радуку умирать… – Мальчик погрустнел, но тут же добавил вопросительно: – Теперь ты – Радуку?

– Нет-нет, я… А кроме той женщины, Амели, и Радуку Ивана посещали ли вас другие люди – из больницы, или из мэрии, или как там это у вас называется?

– Нет, – покачал головой Икутукели. – Но Радуку обещал привести еще люди, рассказать власти… Никто не приходить!

– А как фамилия журналистки, которая приезжала с Иваном?

– Фамилия? Не знать, но она оставлять свой карта старосте.

– В смысле визитную карточку? Могу я ее получить?

– Надо попросить.

– Так, – пробормотала я, судорожно соображая. – Так! А еще мне нужно взять анализы у больных и отвезти их в лабораторию… Наверняка в Антананариву есть какая-нибудь лаборатория, ведь есть же больницы, верно?

– Радуку брать анализы, – кивнул Икутукели. – Из рука и из спина.

– Иван делал больным спинномозговую пункцию? – уточнила я.

– Он говорить, отправлять их в лаборатория на самолет.

– Значит, он получил результаты?

– Радуку пропасть…

– Ладно… Но у меня же ничего нет – ни пробирок, ни оборудования для забора крови!

– У нас нет пробирка, есть только банка.

– Хорошо, – вздохнула я. – А еще мне понадобится острый нож. Спирт есть?

Мальчишка кивнул.

– Тогда тащи все это в хижину, где мы побывали с самого начала! Да, и карточку Амели не забудь у старосты попросить.

Я набрала крови у больного мужчины, который даже не почувствовал, как нож порезал кожу. Туго забинтовав рану, я вышла наружу и обнаружила там молчаливую толпу селян. Андрэ выступил вперед: видимо, ему надоело бояться, и он решил возобновить работу. Я приняла это как ни в чем не бывало, сказав:

– Андрэ, вы должны убедить их сжечь тела!

– Мадам, я же уже говорил…

– Да слышала я, что вы говорили! Это – вопрос жизни и смерти: если все жители деревни желают украсить собой семейные склепы, то добро пожаловать, но мне почему-то кажется, что они предпочли бы пожить! Переведите!