Я засмотрелся и на сверкающие воды Дуная, и на тихие берега его, погрузившиеся в какую-то мечтательную дрему… Не хотелось верить в возможность войны и истребления здесь, среди этого идиллического покоя, едва-едва нарушаемого криком чаек… Воя из-за горы, на которой чуть-чуть наметился форт, виноградники, сады Рущука, целое марево черепичных кровель, тополей, старающихся перерасти минареты, минаретов, все выше и выше подымающих к безоблачному небу свои белые верхушки с черными черточками балкончиков, с которых муэдзины выкрикивают всему правоверному миру меланхолические молитвы когда-то торжествовавшего здесь ислама… Воя черные купы кипарисов… У самого берега броненосцы замерли в воде – белые трубы ни одного клуба дыма не выбросят в прозрачный воздух… Точно железное сердце их перестало биться и крепкой броней покрытая грудь не дышит… Грузная масса главной мечети слепит глаза… Ее вершина, словно серебряная звезда, горит над городом… А вот и самая гавань с яркими флагами и вымпелами перед домами консулов, с целой стаей лодок, катеров, мелких пароходиков и с тысячами народа, сбившегося к воде.

– С кем имею честь!.. – послышалось за мною.

Смотрю-молодой, красивый генерал… «Слишком изящен для настоящего военного», – подумал я было, но, всмотревшись в эти голубые, решительные глаза и энергичную складку губ, тотчас же взял свою мысль обратно.

Я назвался.

– Очень приятно… Не легкая у вас обязанность… Корреспондент – это бинокль, сквозь который вся Россия оттуда смотрит на нас. Вы ближайшие свидетели и от вас зависит многое… Показать истинных героев и работников, разоблачить подлость и фарисейство… Я вас еще не видел… Я – Скобелев.

– Я был у вашего отца вчера…

– У паши? – сорвалось у молодого генерала… Он засмеялся… – Это моя молодежь отца пашой называет. Жаль, что я вас не видел. Вы где остановились?..

Я сказал.

– Вот сейчас музыка начнется!

– Какая? – удивился я.

– Да вот видите ли: стоит отцу или мне показаться здесь, чтобы вон с той батарейки открыли огонь…

«Музыка» началась скорее, чем я ожидал. Белый клубок точно сорвался вверх с желтой насыпи турецкой батареи. Через три или четыре секунды послышался гул далекого выстрела и, словно дрожа в теплом воздухе, с долгим стоном пронеслась вдалеке граната и шлепнулась в Дунай, взрыв целый фонтан бриллиантовых брызг…

– Недолет! – спокойно заметил Скобелев…

Вторая граната пронеслась над нами и разорвалась где-то позади.

– Перелет… Теперь, если стрелки хороши, – должны сюда хватить…

Точно и не в него это, точно он зритель, а не действующее лицо.

Третья и четвертая граната зарылись в берег близко-близко, когда из Журжева прискакал молодой ординарец.

– Ваше превосходительство, пожалуйте…

– А что?.. Паша разозлился?

– Димитрий Иванович сердится… Напрасно перестрелку начинаете.

Скобелев улыбнулся своей мягкой, доброй улыбкой.

– Ну, пойдем…

Это было довольно обыденное удовольствие Скобелева. Он уходил на берег с небольшим кружком офицеров, а турецкая батарея точно только этого и ожидала, чтобы открыть огонь по ним.

– Зачем вы это делаете?

– Ничего… Обстреляться не мешает… Пускай у моих нервы привыкнут к этому… Пригодится…

Иногда и сам «паша» присоединялся к молодежи. Он стоял под огнем спокойно, но все время не переставал брюзжать…

– Ну чего ты злишься, отец. Надоело тебе, так уходи… Оставь нас здесь.

– Я не для того ношу генеральские погоны, чтобы этой сволочи, – кивал он на тот берег, – спину показывать… А только не надо заводить… Чего хорошего? Еще чего доброго…

– Набальзамируют кого-нибудь?

«Набальзамируют» на языке молодого Скобелева значило «убьют».