Над ухом кто-то горячо задышал и осторожно лизнул. С трудом разлепив один глаз, Корней увидел Лютого. Черпая пригоршнями воду, парень осторожно смыл с лица кровь и рыхлые струпья. Лицо поначалу нестерпимо зудело, но вскоре зуд стал ослабевать. На его счастье Господь прислал сильный напористый ветер, загнавший гнус в глубь леса. По растревоженному водоему запрыгали осколки солнца. Беспокойно зашумели деревья. Частые и резкие порывы раскачали крутые волны. С шипением накатываясь на берег, они уже доставали ноги скитника. Корней заволновался: не ровен час разгуляется стихия и придется тогда откапывать сломанную ногу и отползать повыше. Но велика милость Господня: до страдальца донеслись голоса людей. Корней что было силы крикнул. Самолюбивый Лютый тотчас исчез…

Соорудив носилки, мужики унесли покалеченного парня в скит. Наблюдавшие это вороны всполошились и от досады долго, недовольно кричали – не сбылись их надежды на скорую поживу.

Кость срасталась медленно. По настоянию Никодима, Корнея перенесли к нему. Лишь только к осени парень начал потихоньку вставать и, опираясь на дедов посох, ходить возле хижины.

Дни вынужденного безделья для Корнея не пропали даром. Они с дедом часто и подолгу беседовали о Боге, предназначении человека, заповедях Христа. Старец продолжал посвящать внука и в тонкости лекарского искусства. Подробно рассказывал ему о своей юности, о завещании святого Варлаама, о бесценных реликвиях, хранимых в скиту. Душевная близость, связывающая деда с внуком сильнее кровных уз, за эти месяцы общения возросла многократно. И Корней решился наконец поделиться с дедом сокровенной мечтой – повидать эвенкийскую родню.

– Ишь, чего удумал! Али забыл про то, что сколько раз наши люди покидали пределы Впадины, столько же раз Господь наказывал нас.

– Деда, я это все понимаю, но тебе лучше меня ведомо, что все равно из Впадины выйти придется: соль на исходе и взять ее здесь негде. В острог идти – только поганиться. А вот за перевалом, в долине Большой реки, там, где кочует моя родня, отец сказывал, солончаков великое множество. Я мог бы заодно соли там заготовить.

Отшельник от такого неожиданного довода задумался. И когда внук уже решил, что дед не желает обсуждать эту тему, произнес:

– А что? Пожалуй, стоит потолковать с Маркелом. Даст Бог, вымолю согласие.

Но наставник был непреклонен: «Гляди-кась, чего удумали. Забыли, чем все это кончается?!» Отчитав назидательно прежде Елисея, призвал он к себе для вразумления неугомонного крестника.

Когда тот вошел в горницу, Маркел движением величественной головы подал знак садиться:

– Сказывали мне про твое желание навестить родню кочевую… Что скажу – предков грех забывать, но твое благое намерение может обратиться на пагубу всей общине.

– Так я ж не к нечестивым острожникам, а к непорочным детям леса прошусь, на восполнение запасов соли для скита… Батюшка, Господь милосерден, будьте и вы милостивы! Не откажите в моей просьбе добавить пользу общине.

Маркел сурово отрезал:

– Похоже, ты забыл, что послушание и покорность не только перед Богом, но и наставником, и всеми старшими в нашей общине святы? Ступай! Не зрел еще!

Корней смиренно выслушал и, попросив прощения за дерзость, со слезами на глазах направился к выходу. Удовлетворенный старец неожиданно остановил его:

– Повремени. Я испытывал твою благочинность, ибо в писании сказано: «Искуси и познай».

Тут Маркел умолк, как бы раздумывая. Поколебавшись, все же продолжил:

– Было мне давеча во время вечери видение. Явился святолепный Варлаам и молвил: «Ступайте и несите имя Божье иноплеменцам лесным! Молодыми укрепится скит ваш». И помыслилось мне, что неспроста сие сказано. Стало быть, не грех нам общаться с местными инородцами. Похоже, тебя сам Господь надоумил к эвенкам проситься. А теперь ступай и хорошо подумай, кого возьмешь в напарники. Одного не пущу… Да позорче выбирай.