Таким образом он, притворно зевнувши несколько раз, сказав наконец несколько слов об утомительности русских проезжих дорог, отправился в небольшую гостиную, где ему застелили диван, а утром поехал к Прокоповичу с твердым намерением ему одному поручить и действительно поручил всё трудное дело издания своих сочинений.

Прокопович явным образом этим внезапным поручением был крайне смущен и с некоторой не свойственной ему даже горячностью принялся отговариваться, что человек он в этом деле исключительно новый, что с книгопродавцами ни с кем не знаком и что книгопродавцы все такие известные жулики, что его всенепременно обкрутят и оберут.

Он лучше Прокоповича знал, из какого делаются у нас кислого теста книгопродавцы и прочие виртуозы по части торговли. По этой причине он сам страшился в коммерческие отношения с ними входить и понимал, что на Прокоповича, как на нового человека, они, натурально, накинутся подобно хищным акулам. Да что же было делать ему? Он же кстати имел тайный умысел чем-нибудь этого человека, исполненного, по его мнению, больших дарований, пробудить от его непостижимого усыпления, в которое тот погрузился, едва они оба сорвались со школьной скамьи, и потому настойчиво умолял его взяться за дело издания именем дружбы.

Душа была у Прокоповича прекрасная, благородная. Николай Васильевич с детства её не раз испытал и верил в неё. Он взывал к ней, и вскоре Прокопович почти согласился, однако новым препятствием выставил его скорый отъезд и удаленность его от России, которая воспрепятствовала бы сношениям и переменам, если возникнет скорейшая надобность в них, по причине нашей бессмысленной азиатской цензуры.

Николай Васильевич желал попрочней воспитать в себе дух смирения, слабость которого в себе ощущал, и потому с самым искренним чувством на это сказал:

– Именно при корректуре я с самого начала хотел просить тебя: действуй как можно самоуправней и полновластней. В «Тарасе Бульбе», как успел я приметить, случилось много погрешностей у писца. Видишь ли, он часто любит поставить буковку «и» там, где она совсем не у места, так что ты это выбрось. Что до грамматики и отсутствия смысла, пожалуйста, поправляй везде с такой же свободой, как поправляешь тетрадки учеников. Если где частое повторение одного и того же оборота периодов, дай им другой и не задумывайся, не сомневайся никак, будет ли хорошо. Всё будет хорошо, как я знаю тебя.

Прокопович наконец согласился, и он ещё понаставил его, опасаясь, как бы тот по доверчивости натуры слишком не попался впросак:

– Как выручишь деньги, удовлетвори прежде себя, чтобы я ни копейки не был должен тебе, и свои деньги приберегай, ни в какие предприятия не пускайся, но, как будет время, повнимательней наблюдай за правильным ходом всего. Ты изумишься потом, сколько у нас есть путей обогатиться для изворотливого ума, принеся тем пользу и себе и другим. Однако после, после об этом. Ты пока в книжном деле опыту понаберись.

Попросивши достать себе на вечер Белинского, однако так, чтобы об этом никто не прознал, он помчался по Петербургу, встречая повсюду препятствия, едва заговоривши о деле, везде чуя и слыша неудовлетворение, даже тоску, эту болезнь всего нашего поколения. У Александры Осиповны читал. Читал два раза у Вяземского. Побывал у Дмитрия Егорьевича Бенардаки по насущному делу, мысль которого блеснула в Москве. Встретился снова с Белинским, именно тайно, именно в самом тесном кругу, единственно для того, что сильно желал знать его мнение о первом томе поэмы.

Виссарион Григорьевич оказался в совершенном восторге. В «Мертвых душах» ему виделось вечное приобретение русской литературы, именно то, что, как лучи солнца, попавшие в фокус стекла, сосредоточивает в себе общественное сознание, в одно и то же время возбуждая любовь и ненависть, восторженные хвалы и ожесточенную брань, полное удовлетворение и совершенное недовольство, но во всяком случае общее внимание, споры, толки и шум.