8. Побег из Коропинска.

Последние приготовления закончены, и ребята рассаживаются по машинам. По плану первыми покидают Коропинск Слава и Грелка на её «Джипе», за ними мчится Матвей. Бензином они запасутся в Мышкине, там же и докупят еды и полезных мелочей; получается крюк, проще из Коропинска ехать сразу в сторону Архангельска, в Заказник, но манёвр вынужденный, придуманный, дабы запутать Хренова и без шума вывезти Егорку. Хотя Матвей не сомневается, что Стариков разобрался с Хреновым, и теперь им никто не помешает. Матвей целует Грелку, и та просит его не задерживаться и быть начеку.

Грелкин «чероки» покидает Коропинск и проплывает мимо поста ГИБДД, на котором снова дежурит занятый другим остановленным дальнобойщиком Лёша Панов. «Чероки» громыхает, гудит и лязгает подвеской, но Грелка прибавляет радийную музыку, настойчиво заглушая посторонние звуки.

– Не развалимся? – спрашивает Слава.

– Месяц назад ТО прошла. Всё all right! Не парься.

– Машине лет двести?

– Сто пятьдесят. На ней в прериях гонял вождь Стальные Ягодицы. – Она улыбается, крутанув огромный руль, словно штурвал, и добавляет: – У рыдвана есть имя, между прочим. Вас познакомить?

– Долгая дорога обязывает.

Грелка убавляет музыку и церемониально голосит:

– Мой дорогой, Фогель. Этот патлатый наглец, сомневающийся в твоей надёжности, страшно извиняется и просит снисхождения. Его зовут Слава и он ни черта не смыслит в классных тачках!

– Почему Фогель? Это немецкое имя, а «джип» – америкосовский до последнего винтика.

Грелка молчит и рулит, огибая море из несметных колдобин; разогнаться не выходит, но погони нет, и поездка скатывается в мерное русло. Слава зевает и пробует уснуть, но из-за качки сон не приходит. Курит и перебирает радиостанции, ища музыку, от которой не воротит. Останавливается на «Чужом небе» Смысловых Галлюцинаций. Грелка не против, ей нравится. Так и трясутся, молча, под грохот подвески и песни русского рока.

>>>

– Спастись хочешь? Жить хочешь? Ну и я хочу.

Хренов заваливается на пол, ползёт к пакету с мясом и разрывает его своими крошечными зубками. Стариков постанывает и тяжело дышит, его охватывает лихорадка. Хренов разминает пухлыми пальцами жирные куски мяса, от которого пахнет озоном и омелой. Хренов вгрызается в сырое мясо, как собака, затем кладёт шматки свежатины на грудь Старикова и рычит: «Жри, а то подохнешь!»

Стариков забывается, сил остаётся на последние вдохи. Тогда Хренов насильно впихивает ему мясо в глотку; Стариков отплёвывается, но всё-таки жуёт и проглатывает. По лицу, по подбородку стекает кровяной ручеёк, капли замызгивают рубашку и катятся по горлу; кровь холодная, но в ней совсем недавно была жизнь, и это ощущается на вкус и на запах.

В клети бесится существо – молодой скиталец – бросается на прутья, протягивает отростки пальцев к умирающим, пытается подцепить кровяные ошмётки. Хренов жрёт сам и кормит Старикова, и, наконец, оба дышат легче, будто невидимый великан снял свой лапоть с их груди.

Вернувшись с того света, Стариков просит воды, и напившись, изучает скитальца, скулящего в углу клетки. У существа нет лапы, или ноги; Стариков не определился, как относиться к тварям Заказника. Культя скитальца перебинтована, на ещё несформировавшейся морде подсохли следы побоев; тварь дрожит, забившись в угол, и мурлычет горькую, заунывный песню. Скитальцев он видел, но считать их людьми отказывался, хотя были уникумы – вроде Стевана Младича, которые уразумели их и более того – вступали в бессловесный диалог.

– Проситься домой, – говорит Хренов. Он сидит на том же стуле, рубашка в красных пятнах; сам бледный, но в глазах сияют звёзды. – Тупое создание. Выбрался из мрака, и норовит туда же. – Свистит и бросает в скитальца невидимый камень. – Нет у тебя дома, погань! Некуда тебе вертаться, мерзкая ты гадина!