Обитатели приходили по-одному. Наверное, потому что им хотелось побыть в одиночестве. Каждый из обитателей дома имел свои привычки и пристрастия в еде. Таким образом, кактус изучал человеческую природу. Однако он имел друзей. Рядом с ним безбедно существовала фиалка (любви и восторгов она имела достаточно). Однажды, теплым солнечным утром наши друзья вели неторопливую беседу о смысле цветочной жизни.

Неожиданно в разговор вмешался, борющийся за существование лимон. Жизнь у него была тяжелая с детства. Он злился. Сначала эти бестолковые обитатели поставили его в темное место. Его – лимон! Но с возрастом умнеют даже люди и, наконец, когда он оказался ближе к солнцу, его здоровье было ужу серьезно подорвано. Разговоры лимона сводились всегда к одному – ему сильно не повезло, а жизнь у него была одна. Но кактус и фиалка относились к нему терпимо, у них-то все было в порядке, поэтому глубоко сочувствовать лимону у них не получалось. В этот прекрасный день даже брюзжание лимона не могло испортить им настроения.

Разговор кактуса и фиалки плавно перетек в тему любви. Это, естественно, не касалось их лично. Они рассуждали о любви к себе, людям, природе, собакам и прочим… Фиалка придерживалась мнения, что мир прекрасен, добр, свеж и светел. Кактус же, не сильно обремененный признаками любви, направленными на него, считал, что окружающий мир неплох, в меру доброжелателен, чист и свеж. Но борьба за существование достаточно тяжела и, главное, нет никакой гарантии даже при затраченных усилиях одержать победу. Но, несмотря ни на что, кактус относился к жизни позитивно. Он спокойно поглощал негативную энергию, которую приносили с собой обитатели квартиры. И чувствовал себя выполнившим свой долг, когда его хозяева уходили успокоенные и довольные.

Вот так, каждый день, совершая свой маленький подвиг, незаметный кактус делал большое дело.

Старое пианино пылилось в чулане. Жило оно там довольно долго и никому не было нужно.

Однажды дверь в чулан открылась и… О радость! В нее вошел уже немолодой человек, который много-много лет назад играл на нем. Клавиши старого пианино заскрипели, пытаясь подвигаться. «Вот ты где, – сказал уже немолодой человек, – давно не виделись. Как ты?» Клавиши скрипнули и попытались произнести приветственную речь, но смогли только невнятное «иииииуууууу».

Пианино замолчало и загрустило. «Старое я, старое,» – начало жалеть себя оно. Клавиши, зная склонность инструмента к меланхолии, собрались и вдруг сумели изобразить что-то из мелодий молодости уже немолодого человека. «Ого! – сказал уже немолодой человек. – Оказывается, все не так плохо. Мы тебя настроим, почистим и будем снова вместе,» – приговаривал он, вытирая пианино.

На следующий день, два дюжих молодца вытащили пианино из чулана и поставили около окна.

– Фуууу! – закричала светло-зеленая штора. – Фуууу! Уберите его. Не хочу, не хочу, чтобы меня закрывала эта рухлядь». Пианино сжалось, клавиши смущенно звякнули.

Вторая штора пискнула: «Да что ты кричишь? Велика проблема, мы же одинаковые. Зато видно меня!»

Уже немолодой человек вошел в комнату и поставил около пианино новый бархатный темно-зеленый табурет. Табурет оглядел комнату, пианино, шторы и заявил: «Мне подходит». Обычно неразговорчивое пианино на миг потеряло свой музыкальный дар. Оно всегда терялось, сталкиваясь с такой безапелляционностью. А шторы, кипя негодованием, вдохнули и начали бурно развеваться.

– Каков наглец! – кричала вторая штора, развеваясь во всю свою длину. Первая только пыхтела, пытаясь хоть как-то вылезти из-за пианино.